— Вы слышите? Мы готовимся! Наш бронепоезд на запасном! Не сегодня-завтра он встанет на главный! Но уже сегодня первые двести! С вокзала Краснореченска! Отважных бойцов отправляются в бой! Поможем Маскаву, товарищи! Это долг рати, долг гумунизма, долг каждого! Виталин с нами!..

Его носорожий рев перекрывал вопли паровозов.

Александра Васильевна смотрела перед собой сухими глазами. Жизнь ее стремительно валилась под откос, но она ни о чем не жалела. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это не слышать голоса Кандыбы, с нечеловеческой мерностью производящего гудящие, невыносимо громкие слова.

— И позвольте теперь. К торжественной церемонии. Памяти памятника! — Он умерил голос и окончил: — Начинаем.

Толпа заволновалась, перетаптываясь — всем хотелось видеть лучше.

Твердунина заметила, что Емельянченко медлит, ловя ее взгляд. Равнодушно кивнула.

Евсей Евсеич отчаянно засемафорил.

Кран взревел, стрела стала подниматься.

Петраков свистнул своим ребятам, и двое вскарабкались на постамент.

— Майнай, майнай! — заорал тот, что взобрался первым. — Еще, еще майнай!

Блоки вращались. Крюк съезжал, как червяк на паутине.

С третьего раза поймав, рабочий умело захлестнул трос.

— Вирай! — закричал он затем, налегая всем телом на истукан.

Двигатель завыл, и блоки снова заскрипели, выбирая слабину.

«Зачем же за шею? — подумала Твердунина. — Нужно же было поперек туловища…»

Напряженно жуя окурок, крановщик приник к рычагам.

Трос вытянулся и напрягся.

Что-то захрустело.

Бац! — скульптура оторвалась от основания и повисла, раскачиваясь и медленно вращаясь. Казалось, тело ее мучительно содрогается.

На площади стало тихо, как в склепе.