Бруною было лет тридцать с небольшим. Каштановые волосы, нездоровый цвет лица, приятные манеры. Сперва Итале показалось, что он видит в своем новом приятеле некие признаки разочарованности жизнью, этакий прокисший романтизм, который он вообще приписывал предшествующему поколению и считал, что его лучшие представители еще в первые два десятилетия нынешнего века растратили свои силы в безнадежных попытках реформировать или даже полностью обновить систему образования страны, ее экономику и политику. Эти бывшие либералы и радикалы по-прежнему активно посещали «Иллирику» и все еще взрывались порой под напором собственных подавленных ныне, страстей и идей, но в целом это были честные, хотя и никчемные, призраки былых героев. Очень скоро, впрочем, Итале понял, что Бруной вовсе не из их числа. Сын бедного часовщика, окончивший университет на стипендию и до сих пор не женившийся, одинокий, Бруной отнюдь не прокис и не превратился в циника; просто он принял молчание как свою судьбу. Но Итале тем не менее он вполне охотно позволял это молчание нарушать.

— Ты тоже! — сказал Итале. Они вошли в таверну, где обычно в полдень обедали рабочие:

— Я всю жизнь хотел быть просто учителем.

Итале принес и поставил на стол кружки с пивом.

— По-моему, ты говорил, что даже написал какую-то работу по теории образования?

Бруной кивнул.

— Можно посмотреть?

— Я все сжег.

— Сжег? — Итале был потрясен.

— Несколько лет назад. Все равно это нельзя было публиковать; цензоры никогда бы такое не пропустили. А теперь подобные идеи довольно часто встречаются и в работах других ученых.

— Как же можно было… сжигать собственные мысли! А ты не хочешь написать все заново?

— Нет. Да и зачем, собственно? Все это уже известно и без меня. А публиковать подобные работы негде.

— Будет где! — Бруной удивленно посмотрел на него, склонив голову набок. — И я прошу тебя непременно участвовать в создании первого номера нашего журнала «Новесма верба»! — Бруной молчал. — Как тебе нравится такое название?

— «Новейшее слово»?… — как бы переводя, пробормотал Бруной. — Отличное название! Но кто его произнесет, это слово?

— Мы. Я, Брелавай, Френин, ты — вся страна, вся Европа, все человечество!.. По правде говоря, название придумал я, а остальным вроде понравилось. Действительно, звучит неплохо. Но позволь объяснить, какой смысл я в это название вкладываю. У нас ведь давно есть что сказать другим, но до сих пор мы этого так выговорить и не сумели — все заикаемся, запинаемся, точно дети, стараемся научиться выражать свои мысли правильно, но не знаем, как это делается… Иногда мы, правда, кое-что все же говорим — на иных языках: с помощью живописи, религии, науки — и каждый раз делаем новый шаг, постепенно постигаем это умение, узнаем новое слово. Ну а самое новое, НОВЕЙШЕЕ слово для нас, разумеется, — Свобода! Впрочем, новым является лишь способ его произнесения, а вообще-то оно старо как мир. И все же для нас оно новое! И мы еще весьма далеки от того, чтобы произнести это слово целиком. Однако произношение новых слов следует учить! А потом нужно повсеместно и постоянно использовать их в речи, иначе знание их становится бесполезным…