– Вот так оно и бывает, брат. Мать одного сына, коего увидеть уж и не чаяла, живым обретет, а второго, в ком на старости лет опору надежную имела и оставила, казалось, ненадолго в добром здравии, проводит в последний путь. Так что думай, Трофим, как жить дальше будешь, долг свой сыновний перед матерью исполнять.

Трофим сидел повесив голову, и горькая тоска, вместе с отчаянной ненавистью к тем, кто поломал его честную жизнь, погубил невесту и брата, переполняла все его существо. Но теперь он обрел надежду, увидел своими глазами, что есть и всегда будут на Руси люди, готовые умело и мужественно, несмотря ни на что, противостоять судьбе, ввергающей страну в пучину беспросветности и безысходности, сохраняющие в себе самые лучшие и сокровенные черты русского народа, присущие ему испокон веков. Такой народ не сломают и не уничтожат ни свои, ни пришлые злодеи. Он найдет в себе силы пережить лихую годину, выстоять и победить.

Ближе к полудню, по-прежнему солнечному и знойному, на всех пяти улочках, прилегавших к площади, на которой гордо возвышался Кривой кабак, окруженный сплошными заставами из отборнейшего сброда, последовательно наблюдалась одна и та же картина. Плохонькая телега, влекомая тощей лошаденкой, подъезжала к самому выходу из улочки на площадь, к той самой невидимой черте, за которой начиналась негласная запретная зона, и останавливалась, неприметная среди других возков и телег, с которых шла какая ни на есть торговлишка вблизи этого довольно людного места. И людишки в той телеге сидели обычные и серые в своих сермягах. Лишь на одного из них можно было бы при желании и от нечего делать обратить рассеянное внимание, поскольку держался он необычайно прямо и опирался на довольно странный посох. У посоха была идеально ровная верхняя перекладина с нанесенными на нее через равные промежутки насечками. А еще к перекладине был привязан на нитке какой-то грузик. Человек тот вставал со своим посохом то на одну, то на другую сторону улицы, смотрел поверх перекладины на Кривой кабак. Особо дотошный наблюдатель мог бы заметить, что он еще приставляет к той перекладине раздвижной уголок. Затем человек не спеша возвращался в телегу к своим спутникам, ложился в солому лицом вниз, чтобы никто не видел, как он записывает на клочке бумаги какие-то цифири.

Поскольку в действиях сих людей не чувствовалось явной или скрытной угрозы и многие из горожан, приезжих крестьян и торговцев вот так же бесцельно слонялись по жаре из угла в угол от нечего делать, то никто не обратил на переодетых особников и Игорька специального внимания. Странные манеры Игорька, ходившего по привычке строевого бойца прямо и уверенно и не умевшего, как его спутники, притворяться и маскироваться, могли быть отнесены к тому, что он явно не местный, а приперся в Москву Бог знает откуда, где все такие. Его манипуляции с посохом также не бросались в глаза и были вполне безобидны. Внимательным наблюдателям, каковые, впрочем, находились не на улице, а в отдалении, уже на самой площади, возможно, и захотелось бы выяснить, что это за посох такой и зачем мужик смотрит поверх него особым образом, прищурив глаз. Однако если бы даже Игорек на этот незаданный вопрос честно ответил, что он определяет угол места и дистанцию, вряд ли от подобного ответа его действия стали бы более понятны окружающим.