Драгуны, отъехавшие на полсотни саженей, пришпорили лошадей. Я понял, что это конец.

Драгуны мчались на нас, горяча коней. Почти все пренебрегли огнестрельным оружием, лишь у одного двух в руках пистолеты, остальные держали поперёк седла тяжёлые палаши. Время как будто замедлилось. Я отчётливо видел, как взлетают конские копыта, как из-под них вылетают комья сухой земли, как врезаются в лошадиные бока стальные звёздочки шпор, кровеня их. Я видел все детали драгунских мундиров, вплоть до пуговиц и галуна, их тяжёлых палашей с широкими клинками и темляками у офицеров, замки пистолетов, на курках которых некоторые драгуны держали ладони левых рук.

— Сейчас они ударят по нам, солдаты! — сказал я гренадерам. — Залп одновременно обеими шеренгами. А после сойдёмся в рукопашную. И ту надежда только на ваши штыки. Мы должны выстоять! Умереть — не отступать, гренадеры! — выкрикнул я. — И, что бы то ни было, для меня было честью командовать вами!

— Служим Отечеству! — ответили солдаты хором, как на параде.

Драгуны обрушились на нас. Но прежде гренадеры дали залп. Без команды. С убийственной дистанции. Штыки первой шеренги практически упирались в лошадиные морды. Треск мушкетов разорвал воздух, слившись с треском выстрелов, звучащих на стенах. Но разогнавшихся драгун залп остановить уже не мог. Они врезались в наши шеренги, обрушив на головы гренадер свои палаши, или же разрядив в них пистолеты.

Я выстрелил в первого попавшегося драгуна с офицерскими эполетами. Пуля весьма удачно угодила ему в грудь, удар её буквально развернул офицера в седле. Он обмяк, уронил руки вдоль тела и поник головой, козырёк шлема наехал на глаза. Почуявший свободу конь вынес мёртвого офицера из битвы.

Удар драгун был страшен. Озлобленные первой неудачей, они готовы были жизни положить, но ворваться в усадьбу. Тяжёлые палаши взметались над гренадерскими киверами, срубая головы, отсекая руки, ломая мушкеты и штыки. Шеренги гренадер прогнулись, но держались. Они вонзали штыки в конские тела и ноги всадников, самые ловкие умудрялись бить драгун в живот. Я видел, как седоусый гренадер в шапке-митре, тот самый, что хотел драки, не смотря на раны от палашей и пуль, всадил штык в бок драгуна и рывком выдернул его из седла. Красномундирник повис на его мушкете, насаживая себя на штык своим же весом. Кровь пролилась на ствол мушкета, руки гренадера, его шапку-митру. Опустив драгуна наземь, седой гренадер выдернул из его тела штык и даже успел подставить оружие под удар следующего драгуна.

Я заряжал пистолет и стрелял, всаживая в мельтешащие красные мундиры пулю за пулей. Однако рука сама собой то и дело тянулась к эфесу палаша. Я намерено старался не касаться его, слишком уж хорошо помнились мне разговоры с лордом Томазо и неприятные чувства, которые я испытывал, выходя из палатки шотландского капитана Мак-Бри.