На Хаджимурадова уставилось три пары внимательных серых глаз:

— Ты, старшой, кто — конь[78] в пальто?

— Ва-первих, нэ ти, а ви… Ва-втарих, я сэйчас вас всэх аристую! — взвизгнул следователь.

— Интересно, за что? — полюбопытствовал интеллигентный и потому любознательный начштаба.

— Ти, рюсски свинья, еще спрашиваэшь? — взорвался Хаджимурадов. — Мирный житэль стрэлял, колёсам-гусеницам их давыл! Ми тэпэрь будим судыть тэбя по…

— По законам гор?! — Командир отдельной бригады был не лишён юмора.

— Нэт, па нашим савэцким законам!

— Отставить. Советская власть в Грозном мною временно отменяется, до особого распоряжения, — солидно возразил комбриг.

— Кито…

— А ты сам-то кто такой будешь, пышный?

— Я? Я слэдовател Хаджимурадов!

— Нохча? — деловито уточнил начальник разведки, плавно перетекая к нему поближе…

— Э, рюсски свинья, твоя какой дэло, да?

Как хорошо всё же, что покойный Хаджимурадов опрокинул стол с картой, иначе всё бы своими мозгами забрызгал…

Когда начищенные, сияющие зеркальным блеском сапоги чеченца перестали выбивать дробь каблуками — так, что из-под них вылетали пыльные фонтанчики, начальник разведки, пряча свой АПС в кобуру, недовольно пробурчал:

— Ну, духи совсем уж оборзели. В конец.

Оттащили солдаты чеченскую падаль подальше, подняли столик, расстелили заново карту. И штаб бригады продолжил свою работу…

Рядом от него, буквально в паре шагов, на летней веранде кафе «Минутка» работал полевой штаб…

Серьёзные, мрачные офицеры, с ранней сединой на висках, на груди у которых тускло поблёскивали узенькие орденские колодки и рдели нашивки за боевые ранения, с грозными и суровыми лицами, покрытыми глубокими морщинами и шрамами, как у бойцовских волкодавов, внимательно склонились над оперативной картой.