Но я знал, за кем следить! Так и впился глазами в их лица! Но Иван Романов с Петром Басмановым не вздрогнули и не побледнели, тертые калачи, их так просто не проймешь, но все же, как мне показалось, поежились и быстрым взглядом обменялись.

После этого царь Борис нас всех к столу позвал. Царевич Федор отговорился занятиями научными, Семен Годунов — делами неотложными в избе пыточной, Степан Годунов — немощью старческой, так мы вчетвером остались. Никогда не было такого в обычае царском, но за последние месяцы много чего изменилось, бывало, что в затворничестве своем царь Борис сам-един за стол садился, а иногда вообще об обеде забывал. В тот же день он воздал должное и блюдам разнообразным, и вину. Иван Романов был за стольника, а Петр Басманов, поминая отца, стал кравчим и исполнял свои обязанности с усердием, все подливал да подливал. Царь Борис раскраснелся, глаза его заблестели, говорил он все быстрее и все о том, какие реформы он после победы произведет, как облегчит жизнь народную, чтобы больше такие бунты возникнуть не могли. Я от него не отставал, в смысле еды и питья, и под конец, честно говоря, немного сомлел. Едва досидев до конца обеда, побрел к себе и рухнул, не раздеваясь, на лавку.

Казалось, едва глаза смежил, а уж княгинюшка трясет за плечо: «Вставай, князь светлый, беда!» Я мигом вскочил. Тут примета верная: если княгинюшка меня один на один князем светлым величает, значит, действительно беда приключилась, не просто беда — государственная!

— Царь умирает! — сей крик окончательно отрезвил меня.

— Патриарха известили? — спросил я с присущей мне в роковых обстоятельствах твердостью.

— Известили, известили. Сам-то поспеши. Не опоздать бы! — И княгинюшка тихо заплакала.

Царь Борис лежал на лавке в той же палате, где мы недавно пировали, видно, как встал из-за стола, так сразу и упал. Все вокруг было в крови, еще и сейчас она лилась изо рта, носа, ушей, даже из глаз. Мне все сразу стало ясно, видел я такое не раз, и у нас, и за границей, вот и на пиру в Александровой слободе князю Троекурову, укорившему разошедшихся в непотребстве опричников, Федька Басманов поднес кубок с вином якобы от государя, князь выпил, и тут же голова его как будто взорвалась изнугри и фонтаны крови забили во все стороны, к пущему веселью опричной братии. Я невольно оглянулся вокруг, ища взглядом Басманова, но того и след простыл. Ивана Романова я тоже поначалу не заметил.

В ногах у царя стоял царевич Федор, сложивший молитвенно руки на груди и с ужасом и болью глядевший на умирающего отца. В головах стояла на коленях царица Мария, утиравшая платками окровавленное лицо мужа, стараясь просветлить ему глаза, чтобы он мог бросить последний взгляд на сына, и прочистить уши, чтобы он мог услышать ее последние слова прощания. С другой стороны суетились лекари-немцы с тазиком и острым ножичком, они пытались пустить царю кровь из руки — мало им крови!