— Знаешь, а ведь я не хотела отпускать Мишаню в эту поездку, боялась, что не оправился он еще после ранения. — Анна начала издалека, словно ей нужен был разбег. — А сейчас вот довольна, что не стала держать его. Андрей-то только из-за Мишани тогда поехал. И рада я, что нашлась наконец баба, которая его поняла и которую он сам оценить смог. Не только у меня — у батюшки Корнея за него тоже давно душа болит, да сделать ничего было нельзя. Бабы его осудили, от общества отринули, и только баба могла ему помочь, но такая, от которой он ту помощь сам принять согласится.

— Не понимаю, — задумчиво, будто про себя проговорила Аринка. — Я его глаза видела, и душу в них, только скрыта она глубоко, словно спрятана ото всех, и даже от него самого. И как это у вас ни одной бабы не нашлось, которая бы его понять попыталась?!

— Да дело тут вот в чем… — Анна устроилась поудобней, взяла по привычке в руки какое-то рукоделие, но тут же отложила и начала рассказывать:

— Перво-наперво отвечу тебе на то, что легче всего объяснить: отчего такого воина, как Андрей, у нас, в воинском поселении, как ты сказала, за человека не считают. Сама же знаешь, что не только у нас, но и в других местах зрелый муж, не имеющий детей, неполноправен. Кое-где с такими обходятся еще и посуровее, чем у нас, и ничего удивительного в том нет — пустоцвет. А вот отчего с ним приключилась такая беда, что не имеет он ни жены, ни детей, уже иной разговор. Только сразу хочу тебя предупредить: история давняя, меня тогда в Ратном еще не было, так что многое знаю с чужих слов. А чужие слова, сама понимаешь… Это первое.

Второе. Есть в Ратном нечто, чего бабам знать не положено — мужские воинские тайны. Считается, что и не знаем. — Анна усмехнулась. — Хотя опять же сама понимаешь… Правда, одно дело знать, а другое — свое знание на людях выказывать. Скверно это у нас кончается, очень скверно. Были случаи. Поэтому сейчас от меня услышишь — и все. В другой раз я с тобой и разговаривать об этом не стану, даже вид сделаю, что не понимаю, о чем речь. Не удивляйся и не обижайся. А к другим с этим разговором подходить…

Арина раскрыла было рот, чтобы пообещать, но Анна движением руки велела ей молчать — дескать, поняла, что от тебя требуется, и ладно.

— Ведомо тебе или нет, и спрашивать не буду, но с давних времен, еще до принятия креста, воины у славян воспитывались в особых слободах под присмотром жрецов Перуна. Женщины туда не допускались ни под каким видом, и что там творится, знать им было не положено. Наказание за нарушение такого правила только одно — смерть. Здесь у нас, в Погорынье, такая слобода тоже была. Вернее, я так думаю, что была. Сейчас, похоже, нет. Во всяком случае, новиков мы воспитываем у себя в Ратном. Только вот думаю я… — Анна помолчала, а потом сочла нужным пояснить: — Есть у меня причины так думать, какие — не скажу, но есть. Так вот: думаю я, что Андрей один из последних, а может быть, и самый последний выученик такой Перуновой слободы. Забрали его из семьи еще мальцом совсем, а вернулся он в Ратное уже новиком, да еще каким! Никто из ровесников ни силой, ни ловкостью, ни воинскими умениями сравниться с ним не мог.