Не мешкая, великий воевода с верным своим слугой боярином Адашем развернули коней и пустились вскачь от этого места. Ехали, не задумываясь куда, лишь бы подальше. Проскакав полверсты, остановились.

– В Воронцово? В Кремль – боярыню Ольгу искать? – спросил Адаш.

– Нет, Адаш, – качая головой, ответил великий воевода. – Ты же все эти дни так и не был дома?

– Не был.

– Ну, поедем, я тебя до дому провожу.

Они тронули коней, неспешно направившись в сторону Волоколамского тракта, а за их спинами вдруг возник, разносясь по окрестностям, многотысячеголосый радостный рев.

– Ну что за люди собрались в этом городе? Не понимаю я их, – посетовал Адаш. – Еще несколько дней назад готовы были своего городского голову на руках носить, жизни за него свои жертвовать, а сегодня… Радуются его обезглавливанию. Не понимаю.

– Москвичи, – ответил ему Сашка так же, как отвечал уже однажды, но в этот раз – без тени иронии.

Так, не торопясь, то шагом, то переходя на легкую рысь, доехали они до Тушина.

– Заедем? – спросил великий воевода.

Адаш лишь кивнул в ответ. Сашка не стал сворачивать к сгоревшей усадьбе, а, съехав с тракта, повернул в село. Знахарку Веду они застали во дворе.

– Здравствуйте, гости дорогие, – спокойно, без каких-либо эмоций приветствовала она их. – Пожалуйте в дом.

Оказавшись в горнице, вызвавшей целый сонм тягостных воспоминаний, Сашка угрюмо молвил:

– Нет больше моей Оли.

Адаш удивленно глянул на него. До сих пор великий воевода даже мысли не допускал такой, считая, что еще не все закоулки в Кремле они облазили, что где-то, в чудом уцелевшей части кремлевского подземелья, продолжает ждать его любимая женушка.

– Я знаю, – ответила Веда.

– Что же ты… – не сдержавшись, укорил он ее. – Обещала вечную любовь, а тут…

– Вечную не обещала, говорила, что любовь ваша продлится долгие-долгие годы, до конца дней ваших. Ольга погибла, но тебе, знать, на роду написан Мафусаилов век. Тебе и хранить вашу любовь.

– Ну да, – вяло обронил Сашка. – Как минимум еще шестьсот тридцать лет.

На какое-то время в горнице повисла тягостная тишина, которую Веда нарушила вопросом: