Во-вторых, мама врет, как птица летает, — все-таки профессионал. А в-третьих, даже если не поверят, возразить не осмелятся. Ругаться со свирепой татарской женщиной — себе дороже, а завуч их школы в суицидальных настроениях не замечен.

Одноклассники же сперва показались Геле какими-то слишком мелкими. То есть совсем малявками. Она с недоумением оглядывала весь этот детский сад, пока, наконец, не вспомнила, что и сама не лучше — такая же мелюзга. Просто отвыкла.

А вообще, она была ужасно рада всех видеть, даже Динке Лебедевой случайно улыбнулась. Динка конечно же задрала нос и сделала вид, что не заметила, но Геле-то теперь было пофиг. Подумаешь, красавица, ха. Видали мы в зеркале красавиц и получше.

Потом вдруг все девочки в классе (ну ладно, почти все) приняли красивые позы и устремили кто куда загадочные взгляды. Это вошел принц Орана. То есть Виталик Сухарев. Виталик Сухарев!

Тот самый Виталик, в которого Геля… Нет, не так. Тот самый Виталик, о котором Геля ни разу не вспомнила за последние три месяца. Вот вам и любовь.

Сначала подумала — какой-то он слишком манерный и самодовольный. А потом стало стыдно. Виталик как Виталик. Он же не виноват, что ей разонравились принцы. Во всяком случае анимешные.

Вообще же, первый день в лицее прошел странно. Геля и прежде-то ни с кем особенно не водилась, а теперь и вовсе чувствовала себя рыбкой в аквариуме — словно наблюдала за всеми через стекло и толщу зеленоватой воды, которая глушила звуки, замедляла движения как во сне.

Да, да — словно все просыпаешься из одного сна в другой и никак не можешь вырваться в реальность, да и разве разберешь, которая из предложенных реальностей — настоящая?

А когда еще выяснилось, что последнего урока — географии — не будет, потому что Швабра вроде как заболела, весь класс конечно же неприлично обрадовался, а у Гели мурашки по спине пробежали. А вдруг Швабра осталась там, в 1914? Классной надзирательницей в гимназии? А что — надзирательница из нее именно что классная. Просто талант у человека в этом смысле.

Тут Геля на себя разозлилась. Нет уж, хватит Фее Снов ее морочить.

Следовало убедиться в том, что Москва — самая настоящая, и двадцать первый век — настоящий, и она, Ангелина Фандорина, — тоже.

Она вышла из самого настоящего лицея, достала самый настоящий мобильник, позвонила своему самому что ни на есть настоящему папке, Николасу Александровичу, и сообщила:

— Пап, у нас последний урок отменили. Я домой поеду. На метро.

Когда же Николас Александрович попробовал возражать, твердо сказала:

— Не надо за мной приезжать. Я уже взрослая. Сама доберусь, — и по-хамски, то есть решительно, как мама, дала отбой.