– У Аристомена не так уж много кораблей, – ответил Набарзан, – к тому же никто не ожидал, что яваны решаться подставить спину Мемнону.

Хазарапатиша замолчал. Остальные военачальники тоже перестали шуметь и посмотрели на повелителя.

Войска собирались к лагерю у Арбел почти месяц. Шахиншах ждал прибытия Мемнона, но Аристомед, жаждавший высоких чинов и опасавшийся, что родосец, появившись при дворе, вернет расположение Кодомана и задвинет его, Аристомеда, в тень, смог убедить шахиншаха в том, что Мемнон не нужен. Действительно, сил у него – кот наплакал, но те, что есть, удачно отвлекают часть войск Одноглазого. Пусть себе на западе торчат. Врага лучше всего бить по частям, а у великого шаха и так храбрых воинов хватает. Вон, бактрийцы, как раз, подошли.

Кодоман отличался большой осторожностью и нерешительностью, однако ему наскучило сидеть на месте, настроение его постоянно менялось, и, в конце концов, он отдал приказ к выступлению войска без родосца и его людей. Посланник Тимонд еще даже до Родоса не добрался, не говоря уж о Митилене.

В день выступления с запада прилетел голубь, принесший на лапке весть о внезапной болезни Мемнона. Новость сообщал Фарнабаз, который опасался, что дядя умрет и просил инструкций, надеясь, что великий шах титул карана передаст ему, а не Автофрадату.

У Дарайавауша заболела голова. Он слег пластом в своей роскошной четырехколесной крытой повозке и не желал думать о войне. Однако пришлось.

– Достойна похвалы, Набарзан, твоя защита провинившихся, – сказал великий шах, – я знаю, что ты соблюдаешь справедливость всегда и во всем, как и надлежит истинному сыну Парсы, высшая добродетель которого – правдивость.

Шахиншах поморщился: столь длинная речь привела к новой вспышке боли в висках. Превозмогая ее, он продолжил:

– Тем не менее, трусость Арсама не может быть прощена...

Реомифр заулыбался.

– ...страх помутил его рассудок и он забыл о своем долге. Теперь ничто не мешает Одноглазому пройти в Киликию. Несомненно, именно так он и поступит, любой разумный полководец на его месте ушел бы с равнины в горы.

– Позволь, сказать, о великий, – поклонился Бесс.

– Говори, брат мой.

Кодоман всегда обращался к Бессу таким образом, дабы порадовать его, ибо хорошо к нему относился. Родство их не было близким. Всякий раз, слыша слово "брат", произнесенное государем в адрес бактрийского шахраба, обязательно кривился Оксафр.

– Если яваны оставят Анкиру, твое войско легко и быстро, не встречая сопротивления, достигнет Сард. Мы отрежем яванов от их тылов, рассечем пути снабжения, и они окажутся в ловушке, – сказал Бесс.