Днем было повеселее – я прислушивался к выстрелам пушек, а потом по крикам татар пытался определить, в каком еще месте им наваляли наши. Корбан-Гирей оказался упорным парнем – гнал и гнал своих обкуренных воинов на колючую проволоку и минные поля. Так что до вечера я не скучал.

Периодически я устраивал целые шоу, требуя вывести меня по нужде, накормить, напоить. При этом старался выдумать для охранявших меня гвардейцев ругательства позаковыристее. Десятник скрипел зубами от злости, но категорический приказ хана не трогать меня даже пальцем выполнялся неукоснительно. Потом мне это надоело. Кураж постепенно пропал. Я, наконец, осознал, в каком безвыходном положении оказался. Быстрого освобождения не предвиделось.

До Ак-Мечети отступающая орда добиралась пять суток. Все это время меня не беспокоили. По прибытии в город я сразу же очутился в подземной тюрьме. Мне показалось, что гвардейский десятник вздохнул с облегчением, передавая поднадзорного зверовидному надзирателю. Надзиратель, больше похожий на питекантропа, чем на нормального человека, бесцеремонно схватил меня за воротник чекменя и, волоком протащив по слабо освещенным коридорам, впихнул в узкую, как шкаф, каморку. Лязгнул засов, и я остался в полной темноте. Веревки снимать не стали. «Блин, доигрался! – подумал я. – кажется, пора начинать думать о душе́!»

Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, я начал громко петь песни. Репертуар у меня был богатый, и по пьяному делу я с друзьями мог драть глотку часами. Но в нынешней обстановке мой пыл быстро иссяк. Исполнив восемь раз первые две строчки из припева песни «Владимирский централ» Михаила Круга (других слов этой песни я не знал), постарался устроиться поуютнее, насколько позволяли связанные конечности и голый пол, и заснул.

Проспал я, наверное, довольно долго. Потому что, проснувшись, почувствовал, что промерз до костей, а лодыжки и кисти словно отнялись. Но достаточно было пошевелиться, как ощущение озноба прошло, а по венам снова побежала кровь. Находящийся в чужой для него реальности организм моментально восстановил постоянство своей среды. Из-за этого полезного свойства я спокойно перенес несколько суток, скрученный по рукам и ногам.

Лязгнул засов. Тусклый свет факела резанул по привыкшим к темноте глазам, подобно магниевой вспышке. На пороге камеры появился давешний надзиратель. Он молча поставил на пол котелок с похлебкой и глиняную бутыль с водой и уже собирался закрыть дверь. Я ласково окликнул его:

– Слышь ты, придурок! А как я буду жрать со связанными за спиной руками?