– Давай, давай, робяты-ы-ы! – надрывно кричал какой-то чернобородый мужик, босой, в разорванной на груди рубахе, как видно, хозяин горевшей усадьбы. – Наддайте, соседушки, у-ух! Подсобите… Век буду Бога молить! Подсобите!

– Ничо, дядько! – обернувшись, утешил один из парней с багром. – Мастерская-то у тя не сгорела, ага!

– Да не сгорела…

– Вот и выживешь! И избу себе к осени новую сладишь. Домочадцы-то живы?

– Да слава Господу.

– От то-то и оно – слава!

Оба перекрестились, покосились на тучу, еще громыхавшую, еще огрызавшуюся синими сполохами молний, но уже мало-помалу уползавшую за город, на Хутынь.

– Слава те, Господи! Кажись, утихает.

– Да и пожар-от – потушили почти! А ну-тко, други, навались! Еще вона, на забор поплескаем. Тяните кадки-то, ага!

– Ох, спаси вас Бог! Ой, горе мне, горе… горе лютое-е-е!

Хозяин наполовину выгоревшей усадьбы в полной растерянности своей не ведал сейчас, что и делать: то ли горевать, что почти все добро пропало, то ли, наоборот, радоваться, что и сам спасся, и семья… да и мастерская вон – целехонька… Крыша едва дымится, ага…

– На крышу, на крышу плескай, мужички! Ох, спаси вас, Господи!

– А как же, дядько?! – Бросив багор, парень – тот самый, утешитель недавний – хлопнул по плечу погорельца. – Тя как звать-то?

– Федот. Онцифера Лютого сыне.

– Щитники вы?

– По столярной части – рамы для щитов ладим.

– Я-асно. – Парень вскинул голову, провожая взглядом уходившую на глазах тучу. – А меня Ондреем кличут. Эх, Федоте, хорошо, что кругом тут люди простые живут, не какие-нибудь там бояре – уж от них-то ты помощи не дождался б!

Погорелец неожиданно засмеялся:

– Да и бояре, я чай, помогли бы – все одно вместе гореть! Боярин ты, аль заморский гость, аль голь перекатная – пожар-от не разбирает, огнищу-то все равно… А ты говоришь… Ой! Паря!

Федот вдруг замолк на полуслове, удивленно хлопнув глазами: