– Вы сказали, Филипп не хочет продавать девушку?

– Я не могу знать этого точно, – пожал плечами Шарль. – Ходят слухи, что за Жанну английский король предложил десять тысяч ливров, но переговоры всё ещё продолжаются. Значит, что-то мешает окончательному завершению сделки.

– Это из-за Люксембургской тётки.

– Моей крёстной? – удивился Шарль. – Надо же… Это она мне хочет любезность оказать, или вы, мадам, как всегда проявили заботу?

– Я просто знаю, что она отказалась выдавать Жанну из Боревуара. Это не могло не затормозить переговоры.

– Может быть… Но, может быть, и нет.

Мадам Иоланда глубоко вдохнула, словно ей не хватало воздуха.

– ТУ девушку нельзя убивать, Шарль! Она больше, чем просто Дева из пророчества! Ты сам только что упомянул римского прокуратора, значит, чувствуешь… понимаешь… Ты сам уверен, что Филипп упрямится из-за неё, и разве это не доказательство?!

– Доказательство чего?

Шарль отвернулся от герцогини и медленно обошёл стол, над которым, словно в монашеской келье, висело распятие. Мгновение он смотрел на тёмный крест, потом приложил руку к груди, где, поверх алого расшитого золотыми нитями камзола, висел крест уже золотой, и поднял на мадам Иоланду просветлённый взор.

– Помните, матушка, как вы учили меня быть королём? У вас это всегда было просто и понятно – соблюдай заповеди, суди по законам рыцарства, не будь слаб и обязан… А потом появился граф Арманьякский, который научил, что королю не повредит изворотливость и та жестокость, которая, единственная, порождает в подданных тот священный трепет, с которым потом о жестоком правителе станут говорить «Великий!». Я усвоил и одно, и другое, а потом ещё и третье, когда бежал из взбунтовавшегося Парижа, чтобы начать счёт своим потерям. А где потери, там страх. И тем третьим, что я усвоил, стало осознание того, что все королевские премудрости, которым вы меня учили, и все жестокие коррективы графа Бернара ничего не стоят, если этот самый народ, который чуть голову мне не свернул, не увидит во мне второго после Бога, то есть, Его помазанника! Тогда они меня не принимали, и я начал терять – сначала уверенность, потом достоинство и разум, потом ваше уважение и свои земли… И я бы потерял всё окончательно, не появись в Шиноне эта ваша Жанна.

Шарль с горькой усмешкой покачал головой.

– Это был бы ваш величайший дар, матушка, не узнай я, что это всего-то ваш дар… Я же поверил. Правда, поверил! Я подумал – вот она, дева от народа, которая пришла сказать, что помазанник Божий есть во мне, и в него верят! Что победа возможна, а с нею возможно и то, о чём я тогда, в Шиноне, боялся даже мечтать! И вот оно, свершилось! Орлеан спасён! Потом Кресси, поход по Луаре к Реймсу, коронация… Вы, матушка, должны были лучше хранить вашу тайну. Но даже там, в походе, ещё была надежда на то, что всё получится так, как вы и хотели. Надо было сразу убрать эту Жанну. Увезти, спрятать, заставить прилюдно принять постриг, прямо там, в соборе! Как дар Господу за свершившуюся коронацию! И я бы простил… Я поверил бы вам, матушка, даже зная, что всё это чудо ваших рук дело!