— Так же как некогда Мерлин взял имя короля Амброзия, — продолжал Мордред. — Ради памяти, что будет храниться с честью! И может быть там, где это не имеет почти значения, враги будут остерегаться, а друзья — нести в сердцах надежду.

— Отличная идея… Артур! — сказал я весело. — Пусть так и будет, и пусть все узнают, что на то была моя воля!

— Ну вот, — сказал Мерлин чуть позже. — А не будь тут тебя, он мог никогда не вернуть себе свое имя.

— Только теперь он думает, что это не его имя.

— Со временем — станет его. Приживется, если не отторгнется.

— Это ведь была на самом деле твоя идея?

— Я просто рассказал ему, как Мерлин когда-то взял себе и другое имя.

— Но запомнили его все же как Мерлина.

— Другое имя запомнили тоже. Гальфрид Монмутский в «Истории» упоминает именно его. Хотел бы сказать, что «посмотрим», но на самом деле, мы этого уже не узнаем, кто победит в итоге — «Артур» или «Мордред» — в одном единственном человеке, — рассмеялся Мерлин. — И даже тут «легенда» будет верной.

— Ох, да кому нужны легенды!..

— На самом деле, это же очень «формообразующая» вещь… В чем-то они как раз очень полезны, как каркас для здания и скелет для плоти.

— И песок для жемчужин.

— Именно, и практически ничего больше.

— Кажется, это скорее дело реальности — быть песком.

— И это верно. Это вопрос «яйца и курицы». И вопрос — что победит в одном, возможна ли окончательная победа, и возможно ли одно без другого.

XXV. Драконий берег

XXV. Драконий берег

Дракон кусает хвост. Завершился цикл Зеленого рыцаря — на этот год. На этот век, на эту жизнь, на это измерение…

Казалось, мы ехали сюда очень долго, а на месте — почудилось, что все произошло очень быстро. Слишком быстро. Мы прибыли сюда только вчера. Весной. А сегодня, осенью, едва рассвело, готовилось отплыть назад.

Кораблик был призван в утреннем тумане, чтобы никто как следует не мог приглядеться и запомнить его, и сохранил бы о нем самое призрачное представление. Ни для чего, собственно. Просто чтобы не ранить, не травмировать кого-то слишком сильно реальностью — ясным ощущением чуждого и враждебного. Пелена, скрывающая тайны, может быть очень доброй. Особенно, когда скрывать что-то практически незачем.