— Не помню, — выдавил я наконец. — Давно.

— Давайте сходим, — предложила она. — На какую-нибудь глупую комедию с песенками.

Ох, не стоило мне вспоминать о Кельтче и тех хороших деньках… Я как будто единым махом протрезвел. Что я вообще сейчас делаю? Сижу с какой-то русской балериной в мансарде полуразрушенного дома, откровенничаю с ней, пью какао. А ведь она подпольщица, террористка. О чем, хотелось бы знать, шептался с ней ночью Святой?

— И много немецких офицеров вы вот так выгуливали в кино? — неожиданно поинтересовался я.

Она подняла тонкие брови:

— Почему вас это беспокоит?

— Так это не должно меня беспокоить?

Улыбка сошла с лица Нины. Она поставила свою чашку, отвернулась к окну и замолчала, замкнулась.

Так. Самое разумное сейчас — нанести визит в ближайший отдел Милиции.[58] А потом поселиться в респектабельном отеле, как я с самого начала и намеревался. Провести несколько дней в роскоши. Что, в самом деле, Эрнст Тауфер не заслужил маленького личного кусочка роскоши? Вечером — непременно посетить Revue, полюбоваться на ножки француженок. Заказать в номер девочку и шампанское. Или нет, только шампанское, без девочки. Девочка может оказаться террористкой.

Нина, конечно, мгновенно догадалась, о чем я думаю. Молча следила за мной своими светлыми, непроницаемыми славянскими глазами.

Я по-хозяйски открыл ее шкаф, забрал с полки костюм, который Анри вчера так любовно упаковал в газету — Анри со сломанным носом, Анри, совершивший побег из лагеря — развернул, встряхнул. Все-таки мама умеет выбирать вещи.

— Когда сюда придут мальчики из Милиции, здесь, конечно, уже никого не будет, — заметил я.

Нина молчала.

Я навис над ней. От нее пахло чем-то неуловимым — пылью, волосами, пудрой.

— Я ведь прав? — настаивал я. — Успеете смыться?

— Разумеется, — тихо отозвалась она. — Вы абсолютно правы. Никто здесь ничего не найдет. А теперь — уходите, если вы так решили.

Я снова уселся в кресло.

Вчера Нина несколько раз повторила, что не боится меня.

Ну так вот, я тоже ее не боялся. Ни ее, ни всех этих чахоточных подпольщиков. По правде говоря, мне нравилось мое приключение в Париже, где я не был самим собой. Как бы ни поступил Эрнст Тауфер — это не имеет никакого отношения к капитану Эрнсту Шпееру.

Капитан Шпеер, скорее всего, действительно заперся бы в гостиничном номере, напился и беспробудно проспал бы несколько суток. Один. На возмутительно мягкой постели. Без заботливого надзора медсестер. Без мыслей, без необходимости принимать решения. У него бы ничего не болело — кроме головы, и заботливый портье загодя принес бы ему порошки и стакан воды.