— Почему за вами вообще следит гестапо? — настаивала Нина.

— Да откуда мне знать, что им стукнет в голову? — огрызнулся я. — Сейчас в Париже стало неспокойно, вот они и присматривают за немецкими офицерами, приезжающими сюда поразвлечься.

— А может, это вы какой-то особенный? — нахмурилась она. — Кто вы такой, господин Тауфер?

— Да уж всяко не маленький человечек, — сказал я. — Целый капитан.

Она смерила меня недоверчивым взором:

— Что, правда?

— Правда. Командовал танком. Танковым отделением. Даже ротой, кажется.

— Кажется? — переспросила она с нажимом.

— Под конец в Сталинграде трудно было отличить правду от бреда.

Она призадумалась, покачала головой. Ее пушистые светлые волосы разлетелись веером.

— Нет, Эрнст. Вы что-то недоговариваете. Не стали бы они так опекать простого капитана. Вы представляете для них какую-то особенную ценность.

— Знаете что, Нина, — предложил я, — давайте так: вы не лезете в мои дела, а я не сдаю вас СД или Милиции, что еще хуже. Вас и всю вашу милую компанию.

— Так у вас тут действительно какие-то дела?

— Дела у меня не тут, не в Париже, а вообще… — Я сделал неопределенный жест. — Могу дать вам слово, что не расстреливал белорусских детей. Насчет другого не поручусь, и ворованных куриц я тоже ел… Да, у немецкой полиции безопасности имеется ко мне интерес. И вас это не касается. И не коснется. Вам даже не обязательно быть хорошей девочкой. Можете оставаться плохой, на здоровье. Но если вы попытаетесь меня зарезать, учтите, я буду сопротивляться.

Она спустила ноги с кровати, потерла себе икры, обулась.

— Мне пора, — сказала она. — Вернусь часа в три. Переночую у вас.

Я пытался протестовать, но она засмеялась:

— Это будет полезно для вашей репутации.

И, всё еще смеясь, закрыла за собой дверь.

* * *