Так мы и встречали рассвет втроём, я с Полиной, сидя на ступенях у подножия, да гранитный Иосиф Виссарионович, не подозревающий, какая его ждёт судьба, и думали каждый о своём.

— Знаешь, — мои мысли приняли неожиданный оборот, когда я подумал о начале двадцать первого века и посмотрел на происходящее через призму той реальности, — некоторые народы думают, что существуют супергерои, которые справятся со всеми врагами вместо их самих.

— Глупость какая… — пожала Поля плечами, — Постой, это ты о себе подумал что ли? Из-за того, что я сказала, что немцы испугаются? Вот уж не думала, что ты меня так поймёшь. Тут другое. Без своего народа, без тех, кто стоит за тобой, ты ничто. Напротив, только с теми, кто встанет с тобой плечом к плечу, кто даст тебе каравай в дорогу и даже просто будет молиться за тебя, победишь. Немцы знают это, били многих и сами биты бывали. Но глядя на тебя, могут подумать, что то, что совершишь, для русских обычное дело. Вот это может устрашить. Или ты поговорку, что один в поле не воин, забыл?

— Вот и я так думаю… — сказал я вслух, добавив про себя, что кое-кому, для вправления мозгов, не мешало бы хоть раз по-настоящему вломить.

— Кровавая война будет, — глухо сказала Поля, — заря какая алая, да и медведь егеря задрал до полусмерти. Гадание такое. Хозяина своим именем уж и забыли как зовут, а столица немецкая как раз Берлин. Но мы победим.

— Я знаю.

— Поэтому я и взялась. Не будь ты так в победе уверен, послала бы куда подальше, невзирая на личности, со всеми их уговорами, — призналась Полина, — Смотри, солнце уже встаёт. Знаешь, пожалуй сегодня не надо силы зря расходовать, перед делом разомнёшься, лучше отдохни.

— Как скажешь, — опять согласился я, — Есть одно место, куда бы я сейчас хотел съездить…

Да, есть такое место. Стоя в Москве, в Старом Симонове, на могиле инока с языческим, почему то, именем Пересвет, я будто потерялся во времени. Стоял и думал о той битве, когда крымские татары не за данью пришли, а заручившись поддержкой и благословением папы, возжелали сесть на нашей земле. И вдруг всё вокруг стихло. И я как наяву увидел тот миг, когда Челубей был выбит из седла, его конь, заложив широкий круг унёсся в сторону строя генуэзской пехоты, а Пересвет, стараясь не подавать вида, держаться прямо, медленно и величаво, шагом, поехал к русскому строю. И невысокое утреннее солнце играло искрорками на его кольчуге. Старый боец, уже было ушедший в монастырь доживать свой век, он знал, как важно продержаться, не подать виду, лишить врага любой надежды, он сам сошёл с коня, уже замертво, только въехав в русские ряды.