Кинокадры были смонтированы из двух пленок. Одна принадлежала кинопулемету Пешке, а вот вторая явно снималась с одного из 'Шторхов'. Вскоре эта версия получила подтверждение. Поляки действительно смогли получить один из самолетов не вернувшийся на базу. Но все это было мелочами. Ганс шел по аэродрому и видел, как отводят свои глаза встречные офицеры. Он отлично понимал, что упрекнуть себя ему не в чем, но на душе было гадко. Его безупречный послужной список всего за один день словно бы оказался вымаран в коровьем дерьме…
Генерал принял его. Посетовал, что столь многообещающая операция сорвалась. Сказал что-то утешительное. Но Ганс плохо слушал его. Улучив момент, лейтенант попросил Рихтгоффена разрешить ему летать в одиночку. Начальство поразмыслило и разрешило полеты парой. Но времени на эти 'глупости' выделило всего неделю. Получив разрешение, Ганс снова и снова вылетал на свободную охоту, надеясь повстречаться с Пешке. Помимо своего ведомого фельдфебеля Вольски, хорошо знающего польский, другого прикрытия Рюдель с собой уже не брал. В нескольких воздушных стычках ему даже удалось открыть свой счет. Теперь за ним числилось две победы в группе, но до 'кровника' ему было далеко.
Начальство махнуло на эту неудачу рукой. Пусть операция 'Дуэль' провалилась, но война-то ведь продолжалась. А надеяться, что этот Пешке сам влезет в новый капкан, было глупо. Теперь у Рюделя оставалась надежда только на случайную встречу с Пешке. Раскраску 'Девуатина' богемца он запомнил, и узнал бы его в воздухе без малейшего сомнения. Но Пешке-Моровский, словно бы издеваясь над ним, теперь каждый раз оказывался в другом месте. Судя по сброшенной им фотографии, ночью богемец летал на каком-то 'крылатом мусоре' явно гражданского вида, и бомбил передовые позиции под Краковом. После штурмовки на землю традиционно летел парусиновый вымпел с очередными оскорблениями в его Ганса адрес. Вот только письма стали короче.