Небольшая группа людей одетых в разношерстную одежду сидела на лесной поляне перед большим, ярко горящим костром. Его пламя ярко взметалось ввысь красными лоскутами, зарывалось в густом дыму, рассыпалась каскадами искр. Сухой хворост трещал и тлел в тихом воздухе. От огня краснели поленья. Терпкие, душистые клубы сладкого дыма от березовых веток не спеша тянулись к небу.

Разбойники в засаленных бархатных кафтанах, в сермяжных зипунах, в овчинных шубах и изодранных рубищах угрюмо молчали. У многих присутствующих в лесу за поясами торчали топоры, кое у кого мечи, у некоторых в руках были дубинки и рогатины.

Хмурые мысли бродили в головах присутствующих. Романтики с большой дороги, вобрав головы в плечи, оторопело уставились на потрескивающий огонь умирающего костра. Острые, злые снежинки и сумасшедший, будто хмельной, ветер холодил чумазые лица. Не отрывая глаз от малиновых углей, они с замиранием сердца, внимательно слушали россказни косоглазого Гришки Молчуна.

Страшные истории, которыми юродивый рассказчик тешил лихих людей, были уже неоднократно выслушаны. Но он снова и снова пересказывал их. Каждый раз, вспоминал на ходу новые подробности, добавляя пропущенные ранее факты или жуткие описания событий.

— Худо дело, робятушки! — косматый уродец со всклокоченными и спутанными волосами подвел итог неутешительный рассказа. Внезапно он сморщился от резкого припадка боли и затрясся, как будто у него начался припадок эпилепсии.

Предсказатель зауныло завыл. Замахал руками. Затряс бородой. Он прищурился и посмотрел на главаря, а затем запричитал как на паперти…

— Даа лаадно, — неуверенно протянул атаман. Он со страхом посмотрел в темноту. Лоб его покрыла испарина от волнения. Сердце заколотилось гулко и часто.

— Что ты мелешь пустое? Ерунда все это. Бабкины сказки. Как будто про нечисть рассказываешь, — по спине Ваньки Разбойника пробежал холодок страха. Он протянул озябшие руки к костру. Потер ладони.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! Нечистого в ночи помянул — беды не оберешься! — ватажники закрестились. Стали сплевывать через плечо. Пожилой, седой крестьянин машинально сунул в разгорающееся пламя сухую еловую ветку, стараясь не допустить надвигающейся темноты. Костёр разгорелся, стал потрескивать, сыпать искрами, освещать раскрасневшиеся от мороза лица.

— Ерунда, говоришь? — рассказчик снова выкатил свои белёсые, безумные глаза. Сильно вытянул вперед синие, замершие губы. Оскалил пеньки гнилых зубов. В глазах его кроваво засверкали отблески от света костра. Он вдруг резко поднялся, сделал несколько шагов в сторону и замер.