Мимо черных приземистых бань к ветхой, покосившейся, криворотой, вросшей по самые окна в землю, избенке на санях, запряженных в одну лошаденку, подъехал Афанасий Изыдин.

— Ох, и до чего же худо живут соседи, — покачал головой приезжий. — Не приведи господь, вот также познать лихую годину!

— Свят! Свят! Свят! — приезжий перекрестился и, открыв дверь, вошел внутрь.

Сразу обдало кислой вонью. В избушке стоял полумрак. На стенах большой слой сажи. Тускло горит лучина в светце. В правом красном углу застыл образ богородицы, перед иконой чадит лампадка. По закопченным от дыма стенам ползают большие черные тараканы. Возле печи кадка с квасом. На широких лавках вдоль стен навалено тряпье, рваная овчина. В избушке два оконца. Одно затянуто бычьим пузырем, другое заткнуто пучком прошлогодней заплесневелой соломы.

С полатей свесили нечесаные косматые головенки трое худеньких, чумазых ребятишек. Ещё один ползал возле печи. Самый маленький уткнулся щекой в голую грудь матери, вытаращив глазенки на вошедшего. Лихорадочный взгляд женщины больше всяких слов говорил о том, как она измучена. Безжизненные, усталые глаза, свалявшиеся волосы, то и дело падающие на лицо из под грязного платка, острые плечи, прикрытые латаной одежонкой.

— Здорова будь, бабонька. — Афанасий, перекрестился на божницу. — Дома ли хозяин?

— Здравствуй, гостьюшка дорогой. Заходи, присаживайся. Никитушка мой припозднился чевой-то. В лес с утречка ушел, мож еду принесет, так до сих пор нету.

Баба оторвала от груди младенца, уложила его в зыбку, затем смахнула с лавки тряпье.

— Присядь, батюшка. Чичас, поди, скоро, заявится государь мой.

Догорал огонек в светце. Хозяйка достала новую лучину, запалила. Худущая серая кошка, мурлыча, подошла и стала трется головой о её ноги.

— Мам-ка-а, и-и-ись, — пропищал ползавший возле печи мальчонка лет трех, ухватив мать за подол домотканого сарафана. Начал дергать за ткань, шамкать губами.

— Кусать хотца, — поддержала его девочка чуть постарше. Скрючилась, обхватила руками худые колени.

— Тихо всем! — мать шлепнула мальчонку по заду и уселась за прялку, начала прясть.

Вскоре в избу заявился хозяин — Никита Голый локоть. Сбросил изодранную шубейку в угол, уселся на лавку, устало вытянув ноги, выжидающе поглядел на нежданного гостя.

— Здрав будя, Никита, — гость произнес густым басом. — Меня кличут Афанасий. Из Таганово приехал, к тебе. От нашего помещика, с антиресным предложением.

— Поди знаешь про нас и наше невеселое жилье, — гость запустил огромную лапищу себе в бороду.

— Как же, не знать. Земелька-то слухом полнится. Слыхал я о чудачествах вашего помещика. Матрена, собери-ка на стол. Вечерять пора.