Сколько времени я пролежал, строя разные наполеоновские планы, я не знаю. Но вот в замке дверей загремели ключи, дверь открылась, и ко мне вошли Максимыч и, наверное, доктор.

— Здравствуйте, как самочувствие?

Я промычал в ответ, показывая этим, что речь мне не доступна.

— Откройте рот. Так-так, замечательно.

— Повернитесь, что у нас здесь? Теперь согните ноги, смелее, еще согните. Все, ложитесь как вам удобно. Вот что я вам скажу, внутренние органы в порядке, ничего не отбито, переломов у вас нет, а синяки пойдут. Голову я вам смотрел утром при обходе, когда вы спали, там тоже сравнительно хорошо. Так что недельки через две вы будете здоровы, речь к вам вернется не сегодня так завтра.

Говорил он уверенно, но смотрел на меня с жалостью, понимая, куда после выздоровления я вернусь. Записав что-то в большой блокнот, спросил у Максимыча, ходил ли я в туалет и какого цвета у меня моча, на, что у Максимыч ответил.

— Аристарх Евгеньевич он ведь до нас двое суток в карцере был, а там только хлеб и вода. Да у нас трое суток в беспамятстве. Утром только бульон ему дал так, что ходить ему нечем.

— Максимыч сейчас будет ужин, ему надо, чтобы он ел сам. Тело молодое, быстрее восстановится. Все, пошли в следующую.

Они подошли к дверям, постучали, двери открылись и я увидел надзирателя в необычной форме. И еще обратил внимание на спину доктора, которую не до конца закрывал медицинский халат. А там было интересно. На докторе было ХБ под ремень и галифе с сапогами. Галифе были синими. Интересно, даже очень интересно, насколько я помню, сапоги отменили в 1994, синие галифе в 1969, а гимнастерку, одетую на надзирателе, в 1972. Вопрос, где я? Нет не так — когда я? Скоро ужин, придет Максимыч, надо попытается его спросить и одновременно дать понять, что у меня амнезия. А пока потренируюсь говорить, точнее промычать — Где я и кто я.

3

3

— Да ты не торопись, пытайся пропеть. Это Максимыч пытался помочь мне говорить.

— Кааак меняяя зооовууут?

— А ты, что это тоже не помнишь? Подожди я сейчас — он подбежал к двери камеры, постучал. Когда открылась кормушка, что-то сказал наружу и опять подошел к моей кровати.

— Сейчас доктор придет, он тебе все скажет и расскажет, ты только не волнуйся.

Через какое-то время дверь камеры-палаты открылась и вошел давешний доктор, в там же старомодном белом халате, который завязывается завязками на спине.

— Ну, что случилось? — спросил он.

— Аристарх Евгеньевич надо пошептаться. — зашептал Максимыч, косясь на меня.

Они отошли к двери, и Максимыч стал тихо рассказывать, иногда поворачиваясь ко мне лицом, делая при этом жесты руками и дергая подбородком в мою сторону.