— Два, один…

Под ногами через железо проступил свет, как от электрической сварки.

— Старт!

Ледяной холод бьет в сердце. В голове, будто что-то щелкает, глаза погружаются в темноту, а вскоре я вновь вижу свет. Холод отступает. Впереди меня длинный световой тоннель. Я медленно иду по нему, не ощущая под собой опоры и чувствуя себя невесомым.

Короткий полет. Всем телом ощущаю соприкосновение с жесткой поверхностью. Лежу ничком. Пытаюсь приподняться, опираясь на руки, и чувствую на спине, что придавлен чем-то тяжелым. Пытаюсь освободиться. Кто-то мычит за спиной. Это Кожура. Он навалился на меня всей тушей. Выбираюсь из-под него. Вокруг сумрак. Свет едва пробивается через бойницы в бортах. Кожура встает на карачки и трясет головой. Рядом навзничь лежит Роман и медленно шевелит руками.

Сажусь на скамью. Озираюсь.

Где мы? Нас уже переправили? Так быстро?

Какая разница переправили, или нет. Главное, что живы.

— Никто не помер? — спрашиваю.

— Я не знаю, — отвечает Роман, поднимается и садится на скамью напротив меня.

— Высшая справедливость в этом мире заключается в том, что все смертны, — изрекает Кожура, продолжая стоять на карачках.

— А высшая несправедливость в том, что мы ещё живы, — ухмыляется Роман. — Но где встречающие? Где восторженные овации с оркестром?

Как бы в ответ на его вопросы за броней послышалась отдаленная отчетливая трескотня.

— Что это? — насторожился Кожура. — Это же стрельба.

Трескотня усилилась, а потом жахнуло так, что машину тряхнуло.

— Бля! — Кожура ринулся к кормовой двери и попытался открыть её. Хрен-то там! Она накрепко заперта снаружи. Впрочем, стоило бы удивляться. Враги народа должны сидеть за крепкими запорами.

Стрельба продолжается. Слышен грохот взрывов.

— Это не Камчатка, — уверенно заявляет Роман.

Кожура бьет в дверь ногами.

— Выпустите! Выпустите нас!