Они молча стояли рядом. Воздух вокруг них слабо дрожал.
Он ушёл озадаченный, погружённый в себя. Каждый раз он покидал её в каком-то смятении, и каждый раз, возвращаясь, буквально кишел идеями и потирал руки в предвкушении их следующего сеанса «внутри свечи».
– Мой коллега из Пекина считает, что вы говорите на диалекте берберского языка. И иногда на тибетском. Вам знакомы эти места? Марокко находится на другом конце света, в западной оконечности Северной Африки. Марокканцы заселили Аль-Андалус после гибели христиан.
Она вздохнула и покачала головой.
– Я уверена, что всегда была китаянкой. Может быть, это древнекитайский диалект?
Он улыбнулся – редкое и приятное явление.
– В глубине вашего сердца, возможно. Но я полагаю, что наши души от жизни к жизни странствуют по всему миру.
– Группами?
– В Коране сказано, что судьбы людей переплетены. Как нити в ваших вышивках. Они путешествуют вместе, как кочевые народы Земли: евреи, христиане, зотты. Останки прежних устоев, лишившиеся дома.
– Или новые острова за Восточным морем? Получается, мы могли жить и там, в империях золота?
– Там могли осесть древние египтяне, бежавшие на запад от Ноева потопа. К единому мнению пока не пришли.
– Кем бы они ни были, я-то уж точно китаянка с головы до пят. Всегда была и всегда буду.
Он наградил её взглядом, в котором читалась лёгкая смешинка.
– Не похоже, что вы говорите по-китайски, когда находитесь «внутри свечи». И если жизнь неугасима, а складывается именно такое впечатление, вы можете быть старше самого Китая.
Она испустила глубокий вздох.
– В это нетрудно поверить.
Когда он пришёл в следующий раз, чтобы снова ввести её в «состояние», было поздно, и они смогли провести сеанс в тишине и темноте, и казалось, не существовало ничего, кроме пламени свечи в тусклой комнате и звука его голоса. Шёл пятый день пятого месяца, несчастливый день, день праздника голодных духов, когда почитали несчастных прет, у которых не осталось живых потомков, и духи получали немного покоя. Кан прочла Шурангама-сутру[28], в которой излагалась концепция «жулай цзан», состояния чистого разума, спокойного разума, истинного разума.
Она совершила обрядовые омовения дома, постилась сама и попросила о том же Ибрагима. И потом, закончив наконец с приготовлениями, они сидели одни в душной и тёмной комнате и смотрели на пламя свечи. Кан погрузилась в него почти в тот же миг, как Ибрагим коснулся её запястья, пульс её заструился из инь в ян. Ибрагим внимательно наблюдал за ней. Она забормотала на непонятном ему языке, возможно, на том, которого они ещё не слышали. На лбу у неё блестел пот, что-то мучило её.