«Ну и наглость!» – невольно восхитился я.

Вообще-то я еще преспокойно могу тебя убить, дорогуша, чтоб ты мне не сулил подобные страсти-мордасти, да еще столь самоуверенным тоном.

Оставалось только посетовать на… себя. Не научился я пока что говорить одновременно и вежливо, и держа в страхе. Вот с тем же Голицыным, Рубцом-Масальским и прочими получалось как нельзя лучше, а тут…

Хотя да. Там-то у меня было доброе слово в совокупности с крепким кулаком, а это, что бы там ни говорил Христос, куда эффективнее действует на человека, нежели просто доброе слово.

Ладно, учтем на будущее.

Дмитрий меж тем заявил и кое-что еще о моих далеко не радужных перспективах, исходя из чего я сделал вывод, что парень вообще обнаглел сверх меры и надо бы вспомнить про крепкий кулак.

В смысле, хотя бы как-то намекнуть про него, а то еще, чего доброго, перейдет от слов к делу, поднимет крик на все палаты, да еще сам попытается задержать страшного злодея, умышлявшего на священную царскую персону, а уж тогда без легкого мордобития никак.

Однако, прикидывая, какой должна быть превентивная мера, я вдруг вспомнил про побочное действие зелья Петровны, о котором травница меня предупредила заранее.

Дело в том, что ее настой помимо слабости между ног еще и расслаблял… язык, действуя как слабый концентрат «сыворотки правды».

Вон почему Дмитрий так разговорился.

Что ж, это меняет дело.

Тогда и мне спешить некуда – подожду, государь, пока ты еще что-нибудь мне споешь. Информация, она совсем бесполезной никогда не бывает, а уж тайная – тем паче.

К тому же в отличие от основного эффекта этот побочный заканчивался довольно-таки быстро – в течение нескольких часов, а потому единственная возможность услышать от государя что-то интересное у меня имелась только сейчас.

И я предложил Дмитрию, ссылаясь на духоту, проводить меня вниз, к крыльцу, а заодно самолично убедиться, что с его иноземцами-телохранителями ничего страшного не произошло.

Своих гвардейцев я уже отправил обратно, так что шли мы с ним вдвоем.

Блуждая по маленьким коридорам и крутым лестницам, он всякий раз презрительно кривился, натыкаясь на очередного часового, если так можно назвать связанного человека с кляпом во рту.

Так мы и дошли с ним до самого крыльца, где он попросил меня:

– А вот за показ дыры, сквозь которую ты и твои холопы сюда пробрались, я, так и быть, прощу тебе твое ночное появление.

– Не было никакой дыры, – возразил я. – Мы перебрались поверху.

Он оценивающе посмотрел на стену и, повернувшись ко мне, прокомментировал: