Есть выражение: «Кровь ударила ему в голову». Чуть перефразирую к своему случаю:
Одновременно с этим я в самый последний момент успел проворно отскочить в сторону, а когда тот истошно взвыл и, пролетев мимо, упал на траву, закрыв лицо обеими ладонями – странно, кровь ведь, а не кислота, так чего он? – подскочил и уселся сверху, задирая ему подбородок и заорав, чтоб привели Любаву.
Все замерли, словно я неясно выражал свое требование, но потом очнулись, полетели за девушкой и чуть ли не на руках притащили недоумевающую деваху, поставив ее перед нами.
Правда, прощение Кшиштоф просил очень невнятно, так, хрип какой-то, но всем было понятно.
Говорят, я и после этого не сразу угомонился. Его счастье, что, несмотря на кипучую ярость, что бушевала во мне, сил оставалось слишком мало, а потому для сворачивания шеи этому борову их немного не хватило, хотя я очень старался.
Меня отнесли на руках, а вот чтобы помочь шляхтичу встать, никто руки не подал.
Но его поединок с Огоньчиком так и не состоялся.
Михай поначалу вышел было, как и обещал, с обнаженным клинком и даже бросил лежащему его саблю, но потом, когда тот поднялся, Огоньчик пригляделся к его штанам, сморщился, презрительно сплюнул и… убрал свой клинок в ножны, а в ответ на недоуменный взгляд Анджея Сонецкого пояснил:
– Я с зассанцами не дерусь.
И все.
Вообще-то он, наверное, сказал это по-польски, но меня уверяли, что было очень схоже и ошибиться они никак не могли, тем более что Кшиштоф действительно обмочился.
Уехали недавние телохранители Дмитрия Иоанновича довольно-таки быстро, но Огоньчик, Вербицкий и Сонецкий остались, терпеливо снося все колкие замечания стрельцов в свой адрес.
Поначалу отыскались и некоторые ретивцы, ставшие задирать их всерьез, но тут вмешался Чекан, веско заявивший, что после драки кулаками махать неча, и вообще, все это – дело самого князя. Вот он придет в себя и сам пусть скажет им, как и что, а уж опосля…
Тут же подоспели второй сотник, а следом и десятники, так что угомонили их быстро. Самому прыткому Дубец вообще едва не начистил рожу, заявив, что, пока веревки от столбов еще не отвязаны, он может запросто доказать, что их воевода не только великий воин, равных которому свет не видывал, но и отменный учитель.
Первое, что я почувствовал, придя в себя, так это… дождик, капли которого падали мне на щеки и на губы. Я облизнулся и с удивлением обнаружил, что эти капли… соленые, а открыв глаза, понял, что это ревела Любава, низко склонившись над моим лицом.