– Ты это к чему? – недовольно спросил я.

– Дак ведь он тоже вроде как не предавал, – пояснила Павлина еле слышно. – Ан господу все одно – не понравилось.

– А если бы этот человек был не Христос?

Павлина передернула худенькими плечами:

– Все одно – кровь есть кровь. Опосля не отмыться. Иное дело – тать, а иное… – И, не договорив, печально уставилась на меня – правильно ли сказала, угодила ли.

– Вот и мне кажется, что кровь есть кровь, – кивнул я ей и поинтересовался: – А ты чего узнать-то прискакала?

– Дак ведь невмоготу в ожидании томиться, – выпалила девчонка. – Уж лучше сразу услыхать, чем так вот…

– Пока что ничего не решил, – честно ответил я. – Но уж, во всяком случае, до весны ты тут точно поживешь – куда тебе в такой одежде на мороз? А потом поглядим.

И вновь задумался. Слова Павлины меня удовлетворили не полностью, но зато побудили к действию. Теперь я точно знал, что мне делать дальше и у кого получить окончательный ответ…

Я легко поднялся со своего стула и бодро гаркнул:

– Дубец!

Стременной появился молниеносно.

– Повелеваю седлать коней. Раненых оставляем. Из пленных с собой берем только здоровых.

– А-а… ентот, как его… Каравай? С им как? – напомнил Дубец.

– Его… отправляй самым первым, – распорядился я и зло усмехнулся – пусть завтра все получится точно так же, как пару часов назад, а сегодня дадим охотникам, сидящим в Москве, еще немного помечтать…

Каравай через пять минут ускакал докладывать хозяевам о том, что все в порядке, а гвардейцы принялись седлать коней, собираясь в путь.

«Если в темноте в город не пропустят – значит, не судьба», – решил я, подъезжая к Яузским воротам.

Пропустили. Да и рогатки на улицах раздвигали зачастую раньше, чем мы подле них останавливались, причем ни разу не спросили – куда и зачем.

Нас беспрепятственно пропустили и через Никольские ворота, хотя тут десятник стрельцов заметил, разглядывая плотную стену всадников за моей спиной:

– Ежели бы кто иной – нипочем бы не открыл, княже, уж больно вас много.