— То, на чем я вас прервал, вы сможете возобновить через полчасика, а то и раньше. Но пока наш разговор должен пройти без свидетелей.

Я и впрямь уложился гораздо раньше. Нет, если бы передо мной был один ясновельможный, возможно, беседа растянулась бы и на три часа, ибо тот все время пытался оправдать свою дочь, в смысле соврать половчее. Но Марина сама оборвала отца, когда он сунулся с липовым истолкованием пребывания в ее покоях монаха, ксендза, отца иезуита, кулича и прочих наглядных атрибутов пасхального праздника.

— Мы у него в руках, — зло прошипела она отцу.

— Это точно, в руках, — благодушно подтвердил я и продолжил излагать свое предложение.

Сводилось оно к игре в «молчи-молчи». То есть пока пан Мнишек голосует на Опекунском совете так, как угодно Годунову и мне, я держу рот на замке и не оповещаю народ, что венчанная на русское царство Марина Юрьевна — тайная католичка, отнюдь не собирающаяся менять свою веру. Но едва ясновельможный начнет протестовать против какого-либо предложения, я рассказываю о его дочери всю правду. Впрочем, не сразу. Я и тут останусь великодушным, для начала напомнив о нашем уговоре — вдруг человек просто запамятовал о нем.

— Но я полагаю, все предложения, кои будут вынесены на обсуждение, ни в малейшей степени не затронут… — вновь начал пан Мнишек, но был в очередной раз перебит дочкой.

— Мы согласны! — выпалила она, буравя меня потемневшими от злости глазами.

— Вот и чудненько, — улыбнулся я ей. — Тогда я вас покидаю. Можете праздновать дальше.

И вышел.

Как выяснилось на следующий день, это был последний гвоздь, вбитый в каркас той конструкции, которую я сколотил, ибо отныне в Опекунском совете наступила тишь, гладь и божья благодать. Думаю, Годунову, когда он появится в Москве, останется умилиться воцарившемуся дружному согласию всех присутствующих.

Разумеется, времени на заседания стало уходило гораздо меньше, и я преспокойно успевал реализовать многие свои идеи. Особенно это касалось стрельцов и их учебы. Но не только. Времени вполне доставало и на то, чтобы затеять в Кологриве строительство первой на Руси мануфактуры по изготовлению валенок. Кострома-то далеко, пока довезешь, влетит в копеечку, а продавать на месте — спрос невелик. Не распробовал народец всех преимуществ новой зимней обуви. Заодно начал подумывать о постройке нового стекольного завода где-нибудь в Подмосковье.

Плюс застенки Константино-Еленинской. С народцем-то, сидящим там и обвиняемым в покушении на жизнь государя, поручено разобраться Годунову, а он взвалил все на мои плечи. Вот я и корпел, сортируя кого куда. Полностью никого не прощал — нельзя. Цареубийство — слишком тяжкий грех, какими бы благими целями ни руководствовался человек, иначе до рецидива рукой подать. Но приговаривал к смертной казни в основном тех, кто падал в ноги к Марине Юрьевне, да и то не всегда.