Теперь можно потолковать по душам с Мнишковной и ее батюшкой. И я прямиком от Федора направился к ним, злющий как собака.

Ну Марина, ну Марина! Правильно про нее Пушкин сказал. Что значит гений — ни разу не видел ее, а угодил в самую точку.

Но яснейшей повезло — пана Мнишка на половине дочери не было, а потому меня… попросту не пустили. Да-да, мои же гвардейцы и не пустили. Оставалось… похвалить их (а куда деваться, коль они строго следуют инструкциям) и попутно поинтересоваться, отчего государыня беспрепятственно выходила за пределы своих покоев. В ответ получил исчерпывающее объяснение, что запрета на ее уход я не давал, тем более всякий раз она покидала их в сопровождении родного батюшки.

Ну да, я ведь не ожидал с ее стороны эдакого нахальства.

Пришлось вносить соответствующие поправки и… идти искать хитрого Ёжика. Разыскал. Тот поначалу заупрямился, чуя недоброе, но я был настойчив, и он подчинился.

Едва мы уселись втроем за стол переговоров, как я, напомнив о наших договоренностях, взял быка за рога и заявил, что, коль они нарушили собственные обязательства, я имею право похерить свои. Увы, атака в лоб не удалась, поскольку пан Мнишек ехидным тоном попросил напомнить, в чем именно князь видит нарушения. Да, помнится, он действительно обещал мне голосовать на Опекунском совете так, как угодно Годунову и мне. Но разве он не выполняет этого?

А ведь и впрямь не придерешься. Я и не стал пытаться, вместо этого заявив, что пришел сюда нынче не для внесения изменений или дополнений в наши соглашения, ибо их время кончилось и наступила пора ультиматума.

— То есть как?! — подскочил Мнишек, не дослушав и ошарашенно вытаращив на меня глаза. — Я не ослышался? Ты, князь, в своем уме, говоря об ультиматуме русской царице?!

Он оглянулся на дочь с немым вопросом в глазах (правильно ли говорит?). Та благосклонно кивнула в ответ, подтверждая, и слегка поправила на голове свой венец. На мой взгляд, он и без того сидел безукоризненно, а если это намек, то…

— В своем, — хладнокровно подтвердил я. — Ибо предлагаю я его не русской царице, но тайной католичке, отнюдь не перешедшей в православие, да и впредь не собирающейся этого делать.

— Так в чем состоит твой ультиматум, князь? — холодно осведомилась Мнишковна, продолжая сохранять спокойствие.

— С Федором Марина Юрьевна видеться больше не должна, — отчеканил я. — Причины? Да какие угодно. Тут я ни в чем не собираюсь препятствовать фантазиям яснейшей панны.

— А князю не кажется, что он слишком много на себя берет? — прошипела Марина, и ее тонкие губы превратились в ниточку.