Понять его можно. Сколько у меня людей, он в темноте не видел, но главное — не знал, откуда они. Всего логичнее предположить, что они из ратников, собранных Шереметевым. Учитывая же, что часть их под Оденпе разгромил Сапега, гетман полагал, будто здесь их не должно оказаться слишком много. Следовательно, есть шанс опрокинуть один из вражеских флангов, внеся панику, а дальше как знать, авось получится на плечах бегущих ворваться и в середину атакующих. И тогда все обернется в иную сторону.

Но в отличие от шведской пехоты наши стрельцы оказались более стойкими. А кроме того, у меня имелась подзорная труба, поэтому я прекрасно видел, где Ходкевич собирает своих конных. Польские ряды окатило картечью именно тогда, когда надо, с убойной дистанции, чуть ли не в упор. И почти одновременно с залпом ахнули пятьсот стрелецких пищалей.

Полностью всадников остановить не удалось. Кое-кто успел домчать до телег, но толку. Второй ружейный залп повалил почти всех оставшихся, а выжившие больше не помышляли о прорыве, проворно устремившись обратно. Да и не на что им было рассчитывать: без разгона телеги не перескочить, а и получилось бы, все равно не помогло бы. Стоящие за ними стрелецкие ряды вместе с моими ратниками Второго полка мгновенно ощетинились бердышами. Правда, несмотря на спешное отступление, гетмана, в числе прочих всадников рухнувшего с лошади, кто-то успел поднять, самоотверженно отдав своего коня.

— А вот теперь пошли, — скомандовал я, убедившись, что пищали вновь заряжены и полевая артиллерия полностью готова к очередному залпу. Но потребовал не забывать держать строй и не подходить слишком близко.

Мы вновь не торопились, соблюдая относительно безопасное расстояние еще в течение целого получаса. Глупо идти в сабельную атаку, не дождавшись, чтобы у противника окончательно не опустились руки. Тем более особо храбрые сдаваться все равно не желали. Скучившись возле гетмана в самой середине лагеря, шляхта, ощетинившись саблями, ждала нашей атаки, готовясь дорого продать свою жизнь. Думаю, если б я погнал своих людей в бой, на каждого погибшего поляка пришлось бы не меньше двух моих. Но я не погнал. Еще чего. Жаль, конечно, коль погибнет сам Ходкевич, у меня на него имелись определенные виды, но пусть так, чем поляжет минимум сотня гвардейцев.

— Пращников сюда с гранатами, — распорядился я. — Но ближе, чем я стою, к ним не подъезжать. — И послал Дубца за Емелей, успевшим вернуться от отогнанного табуна, переодеться в наряд Годунова и давно ждавшим моей команды.

Заранее предупрежденные мною ратники Второго особого полка, едва тот появился позади них на белоснежном жеребце, радостно загалдели: «Государь! Государь!» И думается, именно его появление, а не мои пращники, окончательно сломило боевой дух Ходкевича. А может, он посчитал, что сдаться русскому царю не столь зазорно. Словом, едва раздался звонкий голос Емели: «Сдавайтесь на милость королевы Марии Владимировны!», как спустя всего пару минут круг шляхтичей разомкнулся. Вперед вышел пожилой грузный длиннобородый мужик и, заметно прихрамывая, направился к нам с Емелей.