– Без примучивания не токмо мне, но и никому иному таковское не под силу, – буркнул Романов, – одному господу богу.

– Высоко тебя боярин поднял, – с улыбкой обратился ко мне Годунов. – Эвон с кем сравнил.

– И ему не под силу, – заупрямился Федор Никитич. – Разве на дыбу Гирея вздернет, да пятки сыну его поджарит, тогда да, управится. Оно, конечно, князь и хитрости ратные добре ведает, да и людишек умеет подбирать славных, для любого дела подходящих. Токмо тут иное потребно. Вот для Мангазеи, чтоб рухлядь мягкую втайне от тебя морем студеным не вывозили, убытки огромадные для твоей казны чиня, ума у князя в достатке, а для хана…, – он покачал головой.

«Ишь ты! – восхитился я. – Даже сейчас не оставил мысли сплавить меня куда подальше. Оно и понятно. Как он там говорил…. Два Федора в коренниках, а третий Федор там ни к чему, лишний. Теперь получается, что количество остается прежним, но пристяжной поменялся местами с коренником. Ай-яй-яй, какое безобразие. Но в одном Романов прав – действительно тесно трем Федорам в одной упряжке, слишком тесно….»

– Что ж, поверю тебе, боярин, – задумчиво протянул Годунов. – Но и князя недоверием обижать не стану. Потому учиним так. Поначалу дозволим Федору Константиновичу с ханом потолковать, да поглядим, чего из того получится, – он неспешно прошел ко мне и, дружески положив руку на плечо, и продолжил: – Выйдет прок – хорошо, а и не получится – не беда. Ну а далее, княже, я про воеводу для Мангазеи с тобой потолкую. Самого тебя отпускать из столицы мне никакого резона – вдруг какой ворог налетит, а тут эвон как красно боярин про тебя сказывал. Умеешь ты людишек славных подбирать, чтоб все сполнили. А у меня таковское не всегда выходит, – посетовал он. – Вот и подберешь мне для воеводства в те края нужного человечка, а то боюсь промашку дать. И кого ни назовешь, княже, – он лениво скользнул-мазнул взглядом по Романову, – того я туда и отправлю. И вопрошать не стану, отчего да почему именно на него твой выбор пал. Поверю, достоин он.

– Расстараюсь, государь, – торопливо заверил я его. – Подберу самого подходящего, – и тоже Романова многообещающим взглядом огладил.

Позже Годунов мне пояснил, что специально оговорил срок принятия решения, давая боярину время для раздумий, как дальше себя вести.

А еще по настоянию Федора, бояре приговорили, что отныне мое имя приравнено к государеву. Не во всем, разумеется, но ежели кто услышит о князе «поносные речи», должен кричать «слово и дело[52]» на хулителя, с коим разберутся по-свойски. Перебор, конечно, но я не знал о его предложении заранее, а когда Годунов огласил его перед думой, протестовать было поздно.