За это время Мишель де Фармер, наняв проводника, наведался в иоаннитскую прецепторию, вернувшись обескураженным. Гай Гисборн из королевства Английского благополучно добрался до столицы Империи, но в одиночестве, утратив своего попутчика из Шотландии. 18 ноября мессир Гай оставил своим друзьям своеручную записку о том, что проживает в прецептории. Как объяснили Мишелю служители, молодой франкский рыцарь находился в странноприимном доме до конца декабря. Незадолго до памятных волнений против тирана Андроника кирие Гисборн вышел за ворота монастыря и более не возвращался. Спустя седмицу явились люди за его имуществом, собрали все и унесли. Какие люди? А дворцовая стража. Почему им не воспрепятствовали? Так кто ж в здравом уме будет препятствовать ликторам, когда они при исполнении?
– Не было печали, – удрученно заявил германец, выслушав рассказ сотоварища. – Из всей нашей компании мессир Гисборн казался мне самым разумным и предусмотрительным. Во что его угораздило влипнуть? Как нам его теперь отыскать?
– Попробовать выведать в Палатии? – здраво предложил встревоженный де Фармер.
– Ага, вот у императрицы больше дел нет, как следить за участью подозрительных иностранцев, – огрызнулся фон Райхерт. – Хотя попытаться все равно надо. Византия – оплот бюрократии. У ромеев наверняка есть какой-то департамент, куда стекаются сведения о задержанных. Сунемся туда, заплатим клеркам, поспрашиваем.
У барона Мелвиха хватало своих забот. Перед отъездом с Кипра ему вручили несколько мешков, до отказа забитых пергаментами, настоятельно потребовав ознакомиться. Выяснилось, что сие – бумаги с разнообразными сведениями о делах Палестины, причем некоторые из них были составлены лично королевой Элеонорой. Его величество Ричард Плантагенет в качестве напутственных инструкций сообщил посланнику о своем твердом намерении в конце весны высадиться под Аккой, захватить таковую и далее прямиком направиться к Иерусалиму – «а коли почтеннейший Барбаросса запоздает, то мы мешкать и ждать его не будем! Да, прямо так ему и передайте – пусть пошевеливается, не то Святой Град без него освободят!»
«Кое-кто точно не умрет от скромности», – буркнул про себя Гунтер, по врожденной дотошности решив все-таки прочитать выданные документы. Теперь он безвылазно сидел в полутемной комнатке, обставившись свечами, разложив пергаменты и продираясь сквозь витиеватый стиль средневековых писцов. Голова у германца потихоньку шла кругом, малой отдушиной были только воспоминания об оставшейся на Кипре Елене-Даниэлиде да голоса за окном. Давешняя шумная ребячья компания по меньшей мере дважды в день наведывалась в облетевший сад, носилась по дорожкам, играла с собаками и убегала дальше. Несколько раз германец видел из своего окна матушку мальчиков, что жила в доме наискосок. Темноволосая миловидная женщина и в самом деле выглядела слишком юной, и Гунтер решил, что она доводится подросткам не родительницей, а близкой родственницей. Между собой дети и девица разговаривали то по-гречески, то на норманно-франкском, и мальчики частенько обращались к собеседнице «тетушка Агнесса».