– Не печалься, Анастасия. Вот тебе спички. Да-да! Я снова курю. Как тут не закурить? У меня и рябиновая настойка есть. Не желаешь? Напрасно! Эх, как ярко горят фантазии нашего большевика!

– Мне кажется, он теперь относится к жизни иначе, – возражаю я. – Нет в нем ненависти к законной власти.

– Сколько времени он провел в распоряжении контразведки? Три месяца? Много! В этом-то и ужас войны. Взаимные зверства. Наш Огородников еще дешево отделался. Однако амплуа подопытного животного в лечебнице – хоть небольшая, но отсрочка от раскаленных сковород в большевистском аду. Твоими трудами нам удалось купировать припадки истерии. Результаты наших исследований помогут в излечении действительно ценных сограждан. А брошюра Огородникова, будь этот бред даже и издан, – не велика беда. Хуже было бы, если б наши с тобой мужья не положили б жизни за белое дело, а сбежали бы, к примеру, в Европы. Вот тогда такие, как этот Огородников, не брошюры бы писали, а воздвигли бы Ульянову-Ленину мавзолей посреди Дворцовой площади.

– Что вы! Такого просто не может быть! – мои возражения вялы. Я увлечена разбегающимися огоньками. Я слежу, как сочинение Богдана Огородникова превращается в прозрачный пепел.

– Уверяю тебя, милочка, – ведь так, кажется тебя именует наш влюбленный с свои фантазии борзописец? – на этом свете может быть всякое, – говорит профессор Петтери, и она, конечно, как всегда права.