– Лекарский ученик Матвей, достаточно ли ты обучен, чтобы различить следы пыток недельной давности? Как ты можешь отличить их от повреждений, которые Спиридон получил сегодня?
– Обучен достаточно, боярич! Ожогов на Спиридоне нет, так что про огонь он врал! А другие…
– Я не спрашивал тебя, врал он или нет! Это не тебе решать! Ожогов нет. Дальше!
– Старые побои опухают, заплывают синяками, а за неделю синяки изменили бы цвет. Ничего этого я на Спиридоне не увидел. И выбитый глаз за неделю загнил бы, и кожу на голову я обратно натянуть бы не сумел… Если надо, я могу с него повязки и лубок снять, сами увидите!
– Все?
– Не пытали его! Все!
– Оправдания твои, Спиридон, ложные! В защиту твою…
– Боярич!!!
– Молчать! В защиту твою никто ничего сказать не смог. И ты сам не смог, а потому слушай приговор! За злодейство твое, кое подтверждено свидетелями и очевидно из произошедших событий, приговариваю тебя к смерти!
– Боя… а-а-а!!!
– Так и держи его, Степан, не давай орать! Приговариваю к смерти! Приговор велю исполнить немедля! Погостному писарю велю составить запись о суде, в коей привести слова свидетелей, слова лекарского ученика Матвея и слова самого Спиридона. Оную запись велю представить на подпись мне, десятнику Егору и честному мужу Треске из Уньцева Увоза!
Слева – оттуда, где стоял Треска – раздалось громкое сопение.
«Вот-вот, посопи-посопи, честной муж. Приговоры-то, поди, ни разу в жизни не подписывал? Да и не видал, наверняка, ни разу. Вот мы твою „юридическую девственность“ и порушим. А ты как думал? Я же не случайно всех нас одним термином „жители Погорынского воеводства“ поименовал. Привыкай».