– Спасла?

– Помогли… Только проку-то? Всех передних зубов лишилась и говорить потом только шепотом могла… Да не её, дуру, жалко, сама виновата – язык до пупа. Дочка у них маленькая была, так со страху в уме повредилась… Насовсем, ничем не помочь было. Лушку убогую помнишь?

– Это которая у своей матери на могилке зимой насмерть замерзла?

– Она…

В избушке вновь повисла тишина, мать и дочь, каждая по-своему, переживали рассказанную Настеной историю. Юлька, по правде говоря, Лушку убогую помнила не слишком хорошо – маленькой еще была, но разговоров слышала много, лишь об истинной причине ее болезни не знала.

– Мам, а его как-нибудь наказали за это?

– Если б убил, сотник бы решал, а так – семейное дело. Казнился он сам потом, переживал сильно, а меньше чем через год его в бою убили. Неслучайно, как я думаю.

– Как это, неслучайно? Каялся, сам смерти искал?

– Чтобы дочку болезную сиротой оставить? Думай, что говоришь, да бабьей болтовни поменьше слушай.

– А что ж тогда?

– Да пойми ты: муж, битый бабой – не муж. Даже если не видел никто и не насмехаются, он-то сам помнит. Для смерда или ремесленника еще туда-сюда, а для воина потерять уверенность в себе – смерть в первом же бою. Если пересилит себя – нескольких врагов уложит, кровью слабость свою зальет – будет жить, а если не сможет, то смерть. Слабые на войне не живут. Я-то, когда жену у него отнимали, тоже ему врезала, да еще на людях.

– Туда?

– Да что ж ты… – Настена беззвучно шевельнула губами. – Других мест нету, что ли? Я же тебе показывала, как надо в ухо дать, чтобы оглушить! Туда, не туда… Его два раза бабы побили, и все об этом знали, что после этого от воинского духа осталось? Как наказали, как наказали… Я его наказала – к смерти приговорила! Я! А ты – Михайлу!

– Ма… – Юлька обеими руками зажала себе рот, в ее распахнутых глазах отразился красноватый блеск последних углей, дотлевающих в печи.

– Да! И не смотри на меня так! Михайлу до тебя уже дважды бабы били – сестра граблями и Марфа лучиной. И оба раза он отбиться не смог, другие выручали. А теперь ты. А он зарок дал тебя защищать, ему на тебя даже руки поднять нельзя. Ты только вдумайся: ты его бьешь, подло, как змея, жалишь, а он даже ответить не может!

– Как же… что ж теперь? Мама, его же убьют!!!

– Может, и убьют… а может, и нет, – Настена опустила голову, плечи обвисли, рука, которой она обнимала Юльку за плечи, словно потяжелела. – От него самого зависит… чувствует ли он себя униженным, утратил ли дух мужества… Глядишь, и обойдется, если душой крепок.

– А он… крепок?