— Красиво, — сплюнул второй. — А все равно сволота.

Тут по цепи прошелестело: «пли!» — и застрекотала машинка, и захлопали «пачками» винтовки — а белые все так же мерно шли, смыкая ряды, падая поодиночке и взводами, постепенно уходя в никуда, в размешанную атакой китайцев грязь.

До красных траншей не дошел никто. Генерал Кутепов шагал впереди цепей, в белой фуражке с черным околышем, под черными же «марковскими» погонами. Пуля крупнокалиберного «шварцлозе» снесла ему голову, сохранив увешанный наградами мундир. В Москву полетела телеграмма: «На поле боя найден безголовый генерал» — и под этим обидным прозванием вошел в историю не опозоривший себя бегством Кутепов.

Мстить выскочившим из кольца казакам за обиду Первой Конной взялся лично Буденный. Да не один, а с друзьями. Друзей, по перенятому обычаю китайских интербригад, собралось три корпуса: Тюленева, Городовикова, Апанасенко. В небе постоянно жужжали аэропланы красных, до апреля их успели наклепать больше десятка. А всякий волк знает, что в степи никуда не уйти от самолета.

Настало утро середины весны, и перед корпусом Улагая весь горизонт заслонили черные анархистские знамена. Встающее солнце протянуло к остатку Зимнего Похода длиннющие тени от конницы Семена Каретника, наложило черные метки на кубанцев, исказило предощущением гибели даже непроницаемые до сих пор лица ингушей, черкесов и дагестанцев Дикой Дивизии.

Без команды развернулись оставшиеся четыре тысячи широко, в лаву. Всякий конник знает простой и гибельный для противника разреженный строй, знает уже полторы тысячи лет, еще от первых сарматских кочевий. Любой враг, попавший в неплотную массу конников, тонет в лаве, как в болоте, обретает противника со всех сторон, и никакое сабельное мастерство тут не спасает от пики в спину или сунутого в бок изогнутого засапожного ножа.

Пехоте же, вставшей на свою беду перед лавой, не поможет никакая стрельба залпами. Всадники слишком быстры, и достаточно широки промежутки в строю. Неважно, попадет стрелок или промахнется первым выстрелом — второго сделать не успеет. Ныряй на дно траншеи, вжимайся в грязь и молись, чтобы не достала казачья пика, не вбила ребра в позвоночный столб.

Строиться клином против огнестрела бесполезно, так что лава оставалась для Улагая последней надеждой. Без криков — настолько великое отчаяние покрыло то безымянное поле — Зимний Поход покатился шагом, потом рысью, потом сорвались кони в галоп, чувствуя злобу и страх седоков!

Конница под черными знаменами останавливать казаков не стала, раскатившись быстро на обе стороны. Полковник Улагай еще успел подумать: «Боятся, гады. Проскочим!» Но за спинами конных анархистов открылась ровная цепь бронемашин, засверкали на башнях знакомые до боли огоньки. Сломанными игрушками полетели на жирный чернозем казаки, страшно, детскими голосами, заплакали брызжущие кровью кони, покатились бочонки косматых папах, влипая в липкую грязь, парящую сладким, красным.