Я много такого видел. Со временем это случается чаще, воспоминаний больше. Теперь это можно наблюдать на срезе поколений: дети с мамой двадцати пяти лет и ее пятидесятилетними родителями, а иногда и их родителями. Все эти поколения среди моей публики. Мне это нравится, потому что я очень ориентирован на семейные ценности.

О своих песнях узнаешь такое, о чем и не подозревал. Видишь отражение того, насколько важной может быть твоя музыка. Сначала просто говоришь себе: «Надеюсь, что это удачная песня, что она кому-то важна». Потом везешь программу на гастроли и видишь, что это правда так.

Я отчетливо помню в толпе мужчину с черной бородой и его дочь с длинными темными волосами. Он ее обнимал, и оба плакали на Let It Be. Это очень трогательно. И еще мне нравится видеть, как люди подтанцовывают.

В Скандинавии я наблюдал одну пару, это было очень мило. Она красивая блондинка, а он такой вроде смуглый. Смотришь на них, как будто стоишь в очереди, ждешь автобуса. Просто наблюдаешь за людьми. Ты поешь свою песню, но ты на автопилоте, а тут происходят такие вещи. Она только что держала зажигалку во время песни, а держать зажигалку в течение всего номера непросто, потому что та нагревается. И она обожгла палец.

И вот я играю The Fool on the Hill, а ее парень лижет пальчик, целует, чтобы тот быстрее зажил, и они с девушкой милуются.

И снова в Европе: один мужик, уже довольно пожилой, он выглядел великолепно, как Нептун с огромной кудрявой бородой. И он буквально рыдал! Песня что-то в нем задела. Ого, у меня аж в горле ком. «Эй, Джуд…» Эм-м, не надо на него смотреть, лучше посмотри на кого-то, кто улыбается. Ага, вот Робби [гитарист] улыбается. Ха-ха! Не принимай близко к сердцу.

Иногда это прямо в душу западает, как этот мужчина с красивой дочерью. Тут же понимаешь, что он привел ее на концерт, чтобы сказать: «Вот что я делал в шестидесятые».

Даже этому прирожденному артисту случалось волноваться во время выступления, особенно когда он начинал карьеру – кое-как справляясь со своей гитарной партией в «Кворримен», во время прослушивания битлов на фирме Decca или на первой сессии группы для EMI. Я наблюдал за ним в гримерной и в коридорах, по которым он вел свою группу на сцену. Он выглядит энергичным; конечно, излучать уверенность входит в его обязанности как фронтмена, но он не просто играет роль.

Он хотел бы достичь того состояния, когда автоматически знаешь, что делать, на душе спокойно, а тело контролируется чем-то вроде мышечной памяти:

Мой приятель Джон Херт говорил по поводу премьер, о том, как ужасно на них нервничаешь: «Первый вечер – не играет никто. Второй вечер – играет кто-то другой. Третий вечер – играешь ты». Так и есть. В первый вечер ты просто [в прострации]: «О, привет». После концерта все подходят и говорят: «Отлично, чувак, гениально!» – «Правда? О! Я вообще витал в облаках». Ты просто плывешь по течению. «Спасибо. Теперь надо выпить». Но это же шоу-бизнес. Каким бы профессионалом ты ни был, это случается. Я разочаровываю людей, они говорят: «Я надеялся, что с вашим опытом вы уже не будете нервничать». Но как говорил Сэмми Дэвис-младший, «в тот день, когда перестанешь волноваться, можешь ставить крест на карьере». Во время наших гастролей в Америке в 76 году Линда говорила, что шоу отыграть проще, чем существовать в жизни. Потому что, как только наловчишься, шоу слажено, как часы, и это прекрасный опыт. Ты знаешь, как пройдет концерт, и каждый вечер повторяется одно и то же. Это все равно что принять ванну и чтобы тебе сделали чудесный массаж. Потому что волноваться не о чем. А в жизни: «У ребенка грипп, о господи!» Нельзя уберечься от случайностей. Тогда как концерт – это нечто фиксированное; ничего случайного уже нет, все замечательно. Но для этого нужно пару недель.