Сжав кулаки, в бессильной ярости наблюдали мы из окон за бесконечной вереницей танков, тупорылых грузовиков и самоходных орудий, ползущих на восток.

Тягостные раздумья наши были прерваны взволнованным женским голосом:

— Родненькие вы мои, спрячьте оружие, у кого есть… Не ровен час — сюда ворвутся. Тогда беда!..

В дверях палаты стояла с покрасневшими от недосыпания глазами одна из наших медсестер — Марийка.

— За себя, сестричка, нам не страшно, — не отрывая взгляда от окна, повел плечами раненный в обе руки лейтенант, недавно подселенный в нашу комнатушку. — Солдаты мы… А вот как о вас, о девушках, о женщинах, подумаешь, так сердце кровью обливается: что ждет вас здесь? С войной шутки плохи. Так что совет мой вам: уходите отсюда пока не поздно. Все уходите, и поскорей!..

Марийка от неожиданности растерялась:

— Ой, да что вы такое говорите? А на кого же мы вас оставим? Вы об этом подумали?.. — Помолчав немного, она добавила твердо, как о чем-то давно решенном: — Никто из нас отсюда не уйдет. Ни сегодня, ни завтра. Об этом не может быть и речи!

Да, ни одна из женщин не покинула в те тревожные дни больницу. Спокойно, без суеты и нервозности, продолжали они ухаживать за ранеными.

Наступила короткая летняя ночь. Никто из нас, конечно, до самого рассвета не сомкнул глаз.

А утром на деревенской улочке, ведущей к больнице, послышался треск мотоциклов. Сомнений не оставалось: скоро гитлеровцы будут здесь…

Вот у крыльца громко взвизгнули тормоза, потом умолкли моторы. В наступившей тишине под окнами, распахнутыми настежь, отчетливо послышалась чужая речь.

— Гранату бы сейчас! — зло процедил сквозь зубы молоденький лейтенант, не сводя глаз с двери, ведущей во двор. — Одной бы хватило…

— Это немудрено. А о них ты подумал? — кивнув в сторону девушек и женщин, вставших так, чтобы загородить собою раненых, отозвался кто-то.

Звякнув щеколдой, медленно раскрылась дверь, и на пороге, держа оружие на изготовку, появились трое гитлеровцев: два офицера и солдат-автоматчик. Пристально оглядевшись по сторонам, они неторопливо двинулись вдоль коридора, у стен которого на тюфяках, набитых сеном, лежали раненые.

Мне приходилось видеть гитлеровцев и раньше, только с воздуха. Когда мы с бреющего полета бомбили или обстреливали из пулеметов их колонны, фашисты в панике разбегались по придорожным рвам и кюветам и имели тогда неприглядный и жалкий вид.

Теперь же, самодовольные, вооруженные до зубов, они держали себя перед беспомощными людьми высокомерно и нагло, будучи убежденными в своем превосходстве и безнаказанности. Вот один из них, произнеся какую-то фразу, пнул сапогом тюфяк, на котором лежал боец. Другой, криво усмехнувшись, брезгливо поморщился и зажал пальцами нос.