"Это ты верно подметил", - сказал Клоди.

Мы поцеловались и обнялись, а потом вернулись обратно домой, прибрались там и починили то, что было сломано. После этого я выпивал ещё несколько раз, и мы тусили с ней вместе, но я больше никогда не терял самообладание до такой степени.

Мой контракт был рассчитан ещё на один сезон, но 1-го мая Гэри Бэттмен, коммиссар Национальной Хоккейной Лиги, дал добро на то, чтобы меня перевели на третью стадию реабилитационной программы. Это означало, что с 6-го мая вступала в силу полугодовая дисквалификация, а чтобы мне снова разрешили играть, я был обязан пройти курс лечения.

Я пришёл к выводу, что хочу доиграть последний год своего контракта, а потому засучил рукава. Снова понеслись телефонные звонки от врачей, я ходил на собрания и собирался отправиться на терапию. И вот однажды я посмотрел на себя в зеркало, когда занимался на беговой дорожке в зале и остановился. Я сказал: "Да отстой всё это еб*чий".

Я вернулся домой и сказал Стеф, что я решил окончательно завязать с хоккеем. Она спросила меня: "Что ты теперь будешь делать?". На что я ответил: "Буду жить в Санта Фе. У нас отличный дом, ты получаешь удалённое образование... Я устал". Мы решили пожениться в октябре. Я не связался ни с руководством "Чикаго", ни с Доном Бэйзли, чтобы сообщить им о том, что я не вернусь. Я даже никаких поползновений не делал в этом направлении.

Мне звонили журналисты, но я ведь не обязан отвечать на их вопросы, поэтому я ничего им не говорил. Согласно "Чикаго Трибьюн" Саттер по поводу всей этой ситуации лишь сказал: "Я огорчён, но нисколько не удивлён. Пусть это навсегда останется на совести Тео".

Мне кажется, что все причастные к НХЛ отреагировали на мой уход из хоккея так же, как вы бы отреагировали на то, когда от вас по-хорошему ушла девушка, которая вам была не очень-то симпатична. Среди хоккеистов было много таких парней, как я, но руководство лиги не хотело, чтобы об этом кто-то знал. Благодаря мне на передовицах спортивных рубрик были плохие новости. Всем выгодно, чтобы хоккей был эдакой школой нравственности и прилежности, а я подрывал этот образ на корню.

Приняв решение уйти из хоккея, у меня появилась уйма свободного времени, а потому я вышел на новый уровень самоуничтожения. Днём я по большей части лежал на диване, ел или спал, а по ночам, как правило, отправлялся в Албукерк, потому что там жил мой наркодилер. И вот как-то однажды я вернулся домой и обнаружил, что Стеф уехала вместе с Алекой. Я как раз недавно купил ей новенький кадиллак эскаладу. Она уехала на нём, прихватив ещё и немного денег. Мне было наплевать. Она это заслужила.