Однажды во время прогулки (а я ловил его на прогулках, боясь беспокоить часто на дому) речь зашла о постигнувшем его несчастье, и я изъявил мое удивление, что не нашлось защитников истины. «Если б я был в фамильных связях с знатными родами, – сказал Сперанский, – то, без сомнения, дело приняло бы другой оборот. Кто хочет держаться в свете, тот должен непременно стать на якорь из обручального кольца». Эту фразу я ввел в роман мой «Петр Иванович Выжигин»[1794], и М. М. Сперанский сказал мне после того в шутку: «Вы человек опасный – печатаете приятельские беседы!» Не могу привесть здесь всего, что говорил Сперанский о русской литературе, потому что мои благоприятели могли бы подвергнуть сомнению верность слов моих.

Сперанский – это редкое явление, которое, вероятно, не повторится в течение долгого времени! Почитаю себя счастливым, что я знал его и даже заглядывал в его высокую душу и что дожил до того времени, в которое отдана ему была полная справедливость[1795]. Эта справедливость в награде Сперанского есть неувядающий лавр в венце нашего доброго государя! Дай Бог ему за это во всем счастья![1796]

Теперь перейдем к общественным событиям и моим приключениям.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ[1797]

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ[1797]

I Кронштадт за сорок лет пред сим. – Наружный вид. – Женское общество, высшее и низшее, или П р а в а я и л е в а я сторона. – Вечеринки. – Дикий француз и свойская его жена. – Старый воин времен румянцевских, потемкинских и суворовских

I

Кронштадт за сорок лет пред сим. – Наружный вид. – Женское общество, высшее и низшее, или П р а в а я и л е в а я сторона. – Вечеринки. – Дикий француз и свойская его жена. – Старый воин времен румянцевских, потемкинских и суворовских

Если б жизнь моя протекла как тихий ручей или даже как протекает искусственный водопад по размеренным ступеням, тогда бы я не вздумал печатать отрывков из моих «Воспоминаний». Много испытал я в жизни горя, но, чтоб, по словам Крылова, «гусей не раздразнить»[1798], умалчиваю о многом и представляю только то, что характеризирует эпоху в отношении нравов и обычаев. В сорок лет Россия совершенно изменилась, и все сказанное мною перешло в древнюю историю.

Едва ли был город в целом мире скучнее и беднее тогдашнего Кронштадта! Ни один город в Европе не оставил во мне таких сильных впечатлений, как тогдашний Кронштадт. Для меня все в Кронштадте было ощутительнее, чем для другого, потому что я, как аэролит[1799], упал из высшей атмосферы общества в этот новый мир[1800]. В Кронштадте сосредоточивалась, как в призме, и отражалась полуобразованность чужеземных моряков в их своевольной жизни.