Вчера вечером по «Свободе» тявкали двое, гадкими, картавыми голосами. Наконец-то русским стало плохо, наконец-то они обратились к иноземцам без высокомерия, с просительным поклоном. Так хорошо было русским, так привыкли они почитать себя великим народом, что сделались русские совсем худые. Вот теперь пусть покаются перед теми, кого попирали, пусть хорошенько помаются, тогда, глядишь, и... Вот оно как, а мы жили и не знали, да еще в жилетку плакались: арабам плотины строим, эфиопов кормим, перед грузинами на задних лапках, а сами с хлеба на квас перебиваемся...

По «Свободе» же лили помои на наши головы Стреляный с Кучкиной... Я давно заметил, что фамилии так не даются: изначально это прозвища, присвоенные на кругу, впоследствии генетически сохраняется некий родовой психологический выверт, запечатленный в фамильном знаке. Бог шельму метит. На воре шапка горит. Фамилия как метка на лысине. Впрочем, может быть, Кучкина происходит от «великой кучки». Стреляный от стреляного воробья. Однако сколько в них, во множестве им подобных, потребности глумления над предметом своих публицистических изысканий — над родиной своей, будь то государственное образование в целом или какой-нибудь отдельный представитель, почему-либо болеющий за государственное образование как за свою родину (Кучкина поносила Александра Зиновьева самыми поносными словами, а ведь Зиновьев ой-как пострадал за свое Отечество, пусть в чем-то и ошибся). Отрицают самую прожитую жизнь, кем-то содеянную для того, чтобы отрицатели самоутвердились. Потребность самоутверждения на подкормке отрицания, при посредстве станции «Свобода» в Мюнхене, производит болезненное впечатление, вызывает тошноту. Глумятся по должности, за зарплату — это понятно, но сколько желающих стать в позу пророка, не имея за душой ничего, кроме готовности плюнуть!

Употребляют двуцветный жупел: красно-коричневый — это как дацзыбао в Китае во время культурной революции, для пригвождения инакомыслящих к позорной доске. Кто-нибудь осмотрительный вспомнит о нашем великом азиатском соседе: так мы похожи, обречены строить жизнь с оглядкой друг на друга, имея общий опыт скачков и неторопливости... Но осмотрительного не услышат, нетерпеливцы рвутся к ретранслятору в Мюнхене, за глумление там похвалят, дадут зелененьких в конверте. Жизнь есть жизнь, надо приспосабливаться. Неприспособленных спишут в расход —для улучшения генофонда...

Между тем костер погас. Привал закончен. Перекусил сушками с чаем, взятым в бутылке. На лугу снежная пороша цветущей таволги. Таволожное время. Желтеют львиные зевы. Порхают черные бабочки-махаоны. Лиловеют колокольчики. Налетают комары.