Больше всего его злило то, что западное общество не осознавало того, как им хорошо, – постоянно только жаловались, что им всего мало. Лема особенно раздражали левые политические силы Западной Европы со своими жалобами на капитализм и радостным непониманием, что есть вещи намного хуже, чем духовная пустота и пресыщенность. Уже в 1977 году он жаловался в письме, что в Германии основой мыслей «интеллигентных молодых людей» являются марксизм и жалоба на «скуку, происходящую от Пресыщенности и Общего Уровня Спокойствия»[424]. Подобные мотивы заметны и в других письмах: Лем жаловался, что все интеллигентные немцы – это левые, а когда Лем целенаправленно искал консерваторов, они все оказывались идиотами. Он действительно их искал – когда Тадевальд хотел свести его с группой политически неравнодушных молодых людей в Вуппертале, он напрямую ответил, что согласен, только если речь идёт о ХДС/ХСС[425][426].

Правые политические силы Германии разочаровали Лема спором, который позднее был назван (несколько с преувеличением) спором историков («Historikerstreit»). Его основы были чисто политические. Немецкие интеллектуальные работники, прежде всего Эрнст Нольте, их неформальный гуру, начали подвергать сомнениям прежнее понимание холокоста как явления беспрецедентного, единственного в своём роде, и описывать его как убийство с грабежом. Жестокое, преступное, непростительное, но всё же объясняемое. А ко всему прочему, не такое уж и исключительное, потому что и Сталин, потому что и Мао…

В Германии в семидесятых и восьмидесятых такая переоценка имела не только характер интеллектуальных игр, потому что возникали, что очевидно, и политические последствия. Официальная риторика послевоенной политики ФРГ была таковой, что раздел страны и разные «акты покаяния» являются ценой, которую Германия вынуждена заплатить за ужасные преступления Третьего рейха. Однако если бы оказалось, что Гитлер не был таким исключительным преступником, а только таким же, как многие другие, то почему Германия сегодня должна понести такое страшное наказание за его деяния, если Россия не искупает преступлений Сталина?

Лем считал такую логику абсурдной, хотя бы потому, что хорошо знал СССР и ФРГ, а потому понимал, что всё как раз наоборот. Жители России страдали из-за преступлений Сталина ещё много лет после его смерти, а жители ФРГ «перебирали сотни видов цветных кальсон» и плавали «в бассейнах с подогретой морской водой» (так он писал в письмах).

Как неисторик, он не чувствовал себя компетентным, чтобы непосредственно включиться в этот спор. Весной 1979 года он решил, однако, обратиться к знакомой формуле апокрифа и выдумал фиктивного немецкого историка Хорста Асперникуса[427], якобы специалиста в этой сфере, который подытожил исследования над человекоубийством в общем и холокостом в частности в двухтомной монографии «Человекоубийство». Так была создана «Провокация» – наверное, наиболее спорный из всех его апокрифов, потому что единственный кажется рецензией реально существующей книги. Вышел он летом 1980 года в ежемесячнике «Odra».