Вечером, в одну из благоухающей всеми ароматами калифорнийского лета пятниц 1969 года, я ехала по Вест–Голливуду, продвигаясь в направлении к Сансет–Стрип. Последние лучи заходящего солнца освещали небо. Впереди виднелся яркий выступающий угол Виски. Сидя в машине, я поймала себя на мысли, что хочу, чтобы этот красный свет светофора навсегда сменился бы зелёным.

На самом углу стояла высокая тощая фигура в светло–кремовых замшевых брюках и куртке с длинной индейской бахромой по рукавам, наряд завершал достойная виду сумка через плечо, её собственная бахрома колыхалась на лёгком ветерке — в точности Джими Хендрикс в профиль, вид абсолютной красоты в этом дорогостоящем наряде. Что–то было в его лице, в его позе, что говорило об одиночестве, о том, что его ничто не задерживало на этом месте. Но поскольку он продолжал стоять, тротуар стал заполняться молодыми людьми и девушками, которые шли в этот вечер в Виски, возможно, надеясь, что им найдётся местечко внутри. И узнавая Хендрикса, выражение недоверия на их лицах сменялось невероятным счастьем.

Когда, наконец, мне удалось переехать Сансет, я заметила, как один подросток резко остановился около моего открытого окна. "О!, — услышала я его возглас. — О… вот это да!" Я припарковала машину у заправки, расположенной в нескольких шагах от Виски и могла видеть продолжение этой сценки, как поклонники просто не верили своим глазам, находясь так близко со своим богом из созданного ими мира. Хендрикс оставался неподвижен, но теперь он улыбался окружившим его подросткам, почтительно державшимся на расстоянии.

— Привет, как дела? — услышала я его голос.

Его голос звучал приветливо и мягко, как тогда, когда он обратился ко мне в первый вечер нашего с ним знакомства. Подростки восторженно перешёптывались, продолжая не верить, что такое бывает.

Пять минут я уже сидела в машине и думала, почему бы мне не вылезти и не спросить Джими, куда его подвезти? Почему он здесь? Почему один? Знаменитости не должны так стоять в одиночестве на лос–анжелесских перекрёстках. Я всё ещё не решалась прервать эту сцену всеобщей радости. Джими был взрослым человеком, он вполне мог сам решать, что ему делать, тем более что здесь он стоял окружённый любовью и признательностью. И ещё, думаю, нет, я уверена, что каждый, кто был среди них в тот жаркий летний вечер, запомнил на всю жизнь эту случайную встречу.

Все эти годы для меня и остальных его друзей от Нашвилла до Лондона, от Лос–Анжелеса до Нью–Йорка наши воспоминания о нём остаются также свежи, как если бы 60–е окончились только вчера. Он был особенный, не найти в мире человека, на которого он был бы похож.