Друзья часто спрашивают меня, не скучаю ли я по Соединенным Штатам, по Нью-Йорку. Я отвечаю, что нет. Америка изменилась, и Нью-Йорк изменился вслед за ней. Гигантский размах индустриального строительства, развитие прессы, телевидения и коммерческой рекламы навсегда оттолкнули меня от Америки и ее образа жизни.
Друзья часто спрашивают меня, не скучаю ли я по Соединенным Штатам, по Нью-Йорку. Я отвечаю, что нет. Америка изменилась, и Нью-Йорк изменился вслед за ней. Гигантский размах индустриального строительства, развитие прессы, телевидения и коммерческой рекламы навсегда оттолкнули меня от Америки и ее образа жизни.
Друзья часто спрашивают меня, не скучаю ли я по Соединенным Штатам, по Нью-Йорку. Я отвечаю, что нет. Америка изменилась, и Нью-Йорк изменился вслед за ней. Гигантский размах индустриального строительства, развитие прессы, телевидения и коммерческой рекламы навсегда оттолкнули меня от Америки и ее образа жизни.Мне гораздо больше нравится другая сторона медали – тихая и простая жизнь, которую я в состоянии чувствовать, а не шикарные улицы и небоскребы – вечные памятники большому бизнесу и великим достижениям.
Мне потребовалось больше года, чтобы вывести все мои активы из Америки. До 1955 года Соединенные Штаты требовали от меня уплаты налогов от прибыли, полученной за «Огни рампы», утверждая, что в то время я все еще проживал в США, забыв, что они запретили мне въезд в страну еще в 1952 году. С тех пор у меня не было официального юридического адреса, и мой американский адвокат сказал мне, что у меня почти нет шансов вернуться в страну и успешно защитить свои права.
Я продал все свои доли в американских компаниях и избавился от всего, что мне раньше принадлежало в этой стране, и теперь мог спокойно послать Америку куда подальше. В то же время я не хотел попадать под защиту другой страны, что потребовало бы выполнения уже других обязательств, поэтому договорился о выплате значительно меньшей суммы по сравнению с той, которую с меня требовали.
И все же мне было по-человечески грустно рвать последние связи с Америкой. Когда Хелен, наша служанка в Беверли-Хиллз, узнала, что мы не собираемся возвращаться в Штаты, то написала нам письмо:
«Дорогие мистер и миссис Чаплин, я написала вам очень много писем, но ни одного не отправила. Кажется, что с тех пор, как вы уехали, все пошло не так, я никогда не скучала по кому-то так сильно, разве что по моим родным. Но все, что происходит, настолько никчемно и несправедливо, что я просто не могу прийти в себя. И вот теперь нам сообщили то, чего мы все ждали и так боялись, – упаковать все, что есть. В это трудно поверить, этого просто не может быть, но мы упаковали все, и каждая вещь полита нашими слезами. От горя у меня все время болит голова, и я просто не знаю, как вы, дорогие мои, все это переносите. Пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, миссис Чаплин, не дайте мистеру Чаплину продать этот дом, сделайте все, что в ваших силах! Каждая из комнат до сих пор выглядит так, как раньше, хоть в них и остались-то только занавески да ковры. Мне так нравится этот дом, что я ни за что не дам кому-то чужому жить здесь. Вот если бы у меня были деньги! Но все это, конечно, глупо и бесполезно. Избавьтесь от всего, что вам не нужно, но только, ПОЖАЛУЙСТА, не продавайте дом. Я знаю, мне не следовало бы писать все это, но я ничего не могу с собой поделать, я все равно всегда буду думать о том, что придет день, когда вы все вернетесь. Миссис Чаплин, я заканчиваю, я уже три письма вам написала, но для них нужно купить большие конверты. Передавайте мой привет всем и простите, что пишу карандашом, даже моя ручка сломалась. Искренне ваша, Хелен».