«Долгая зеленая польская весна», которую Корчак всегда считал метафорой обновления, уже наступила где-то там, за стенами гетто. Внутри же этих стен все зеленое увядало и погибало, как будто даже деревья и трава не могли выжить в этих противоестественных условиях. Говорили, что и птицы не будут летать над этой территорией. Рубинштейн, самопровозглашенный шут Варшавского гетто, замолчал. Оправившись после тифа, он все еще бросал яростные взгляды на всех встречных, но уже не пел своих бредовых куплетов, как бы осознав, что его безумие не может сравниться с безумием, которое творится вокруг.

Тем временем немцы, подобно помешавшимся на одной идее архитекторам и планировщикам, продолжали сокращать площадь гетто, отрезая от него там улицу, здесь пол-улицы. Если юденрату не удавалось достаточно быстро возвести на нужном месте кирпичную стену, немцы довольствовались деревянным забором с колючей проволокой.

«Час прекрасной жизни» был обещан каждому приглашенному на пасхальный седер в приют на улице Слиска первого апреля.

Многие гости помнили, как проходили такие торжества до войны на Крохмальной улице — это было популярное ежегодное событие, на которое стремились приобрести билеты до трехсот человек. Корчак не знал иврита, поэтому службу проводил кто-нибудь из учителей, а сам он помогал детям погружать яйца и горькие травы в соленую воду, чтобы вспомнить о тяжкой жизни евреев в египетском рабстве. В пасхальный седер дети с особенным нетерпением ожидали, когда подадут суп, потому что в некоторые клецки из мацы Стефа прятала орехи. Нашедший орех получал приз. Но самым лучшим призом оставался сам орех, и многие воспитанники хранили его как особо ценный предмет.

Осталось неизвестным, были ли на этом последнем седере орехи, или клецки, или хотя бы суп, но «обаяние» этого праздника отметил один из гостей, Герман Червинский, в «Еврейской газете».

Над длинными столами, покрытыми идеально чистыми скатертями, «сияли» лица ста восьмидесяти воспитанников, которые были «не покинуты своими родителями, а объединены их духом». Во главе стола сидел Корчак, а рядом с ним — шестнадцать участников хора, которые начинали петь, как только в Агаде встречалось упоминание Палестины. Гости седера сидели в глубине зала. Когда самый младший ребенок спросил: «А чем этот вечер отличается от других?», Корчак ответил ему несколькими словами, которые «глубоко тронули» всех вокруг. После службы «зазвенели тарелки, кружки, миски, отовсюду появились женщины, разносившие угощение. Радость царила на этом пасхальном торжестве».