Когда она готовила ему обеды в импровизированной кухне, которую она с мужем соорудила за кустарной перегородкой в вестибюле их квартиры, или когда Гитлер растворял ломтики шоколада в своём черном кофе, Гитлер и Хелен лучше узнавали друг друга. Временами он разговаривал с ней о своих планах на будущее для партии и Германии. Или он просто тихо сидел в углу, читая или делая заметки. В других случаях он разыгрывал в реалистичной манере случаи из своего прошлого, проявляя свой дар и любовь к драме, или просто играл с двухлетним сыном Хелен, Эгоном, к которому он вскоре стал очень привязан, поглаживая его и выказывая ему свою привязанность. Каждый раз, когда он приходил в её квартиру, Эгон подбегал к двери поприветствовать «дядюшку Дольфа».

Для Хелен Гитлер был не восходящей звездой и оратором политической партии, а «худощавым, застенчивым молодым человеком с отрешённым взглядом в его очень голубых глазах», который одевался бедно в дешёвые белые рубашки, черные галстуки, поношенный тёмно-синий костюм с несочетающейся тёмно-коричневой кожаной жилеткой и дешёвые чёрные туфли, который за пределами её квартиры надевал «бежевый плащ, неподходящий для носки», и «мягкую, старую серую шляпу». Это была характеристика, которая была бы немедленно распознана другими женщинами, знакомыми с рядовым Гитлером. Словами Ильзе Проль, будущей жены Рудольфа Гесса, которая тоже описывала Гитлера как «скромного», и «он был очень, очень вежливым, это в нём было австрийское».

В одном из их многих разговоров Гитлер признался Хелен, что ребёнком он хотел стать проповедником: что он оборачивался передником матери как стихарём, взбирался на табуретку в кухне и изображал произнесение долгих проповедей. Возможно, не понимая этого, он открывал Хелен Ханфштэнгль не только то, что он прослеживал истоки своего стремления говорить с массами людей в своё раннее детство, но то, что он, в конечном счёте, предпочитал говорить людям, нежели чем разговаривать с людьми. Очевидно, что с раннего возраста он рассматривал коммуникацию с другими людьми как односторонний процесс. Как наблюдала Хелен, даже когда присутствовали только она и её муж, и говорил Гитлер, то он расхаживал туда и обратно. Ей представлялось, что у Гитлера «тело должно двигаться в соответствии с его мыслями — чем более напряженной становилась его речь, тем быстрее он двигался».

Гитлер рассказывал Хелен о своих отношениях с его родителями, но никогда не упоминал своих сестер и брата, даже об их существовании. И он только изредка рассказывал о времени до своего переезда в Вену. Он не сердился, когда она спрашивала его о его прошлом — в отличие от того, как он реагировал на подобные вопросы людей в партии. Однако даже хотя он был счастлив разговаривать о своём отрочестве в Австрии и о своей жизни с момента переезда в Мюнхен, он по-настоящему не разговаривал с ней о своих переживаниях в Вене. Упоминания о его пребывании в австрийской столице случались только в его частых тирадах против евреев города. В 1971 году она заметила: «Он был действительно очень уклончив в разговорах о том, что он действительно делал [в Вене]». Хелен полагала, что что-то личное должно было произойти с Гитлером в Вене, за что он проклинал евреев и о чём он не мог или не хотел разговаривать: «Он взрастил это — эту ненависть. Я часто слышала его тирады относительно евреев — абсолютно личное, не просто политическое».