Женские платья плотно облегали тело. В моду входили глубокие вырезы на груди и спине. Поверх платья дамы носили безрукавки, отороченные пышным мехом, а когда выходили из дому на улицу, надевали широкие длинные плащи, застегивая их пряжками ювелирной работы и собирая крупными складками.

Множество решений городских властей и даже имперских сеймов пыталось ограничить пышность нарядов, но оставалось бессильным против модных поветрий. Нюрнбержец мог проследить все капризы скоротечной моды в нарядной толпе, гулявшей вокруг прекрасного фонтана.

Однако здесь можно было увидеть не только щеголей и щеголих. Вокруг фонтана городской палач водил напоказ и на посрамление неисправимых пьяниц, нечистых на руку картежников и злостных сплетниц.

На улицах было так много нищих и увечных, что городским властям то и дело приходилось принимать решения, чтобы ограничить их число. Объявлялось, что просить милостыню в городе могут только свои, но никоим образом не пришлые нищие. Указывалось, что нищие могут водить с собой детей не старше восьми лет, а тех, кто старше, должны посылать на поденную работу. Нищим предписывалось носить особые значки. Их обветренные, обтянутые кожей лица, их жесты подлинного и заученного отчаяния, их рубища врезались в память художника.

Несколько раз Дюрер становился свидетелем грозного обряда — изгнания прокаженных. Каждый, кто подозревал кого-нибудь в проказе, обязан был донести о том властям. Тот, на кого донесли, представал перед сведущими людьми: врачами, банщиками, цирюльниками.

Если осмотр подтверждал подозрение, священник служил особую службу. Прокаженный, от которого все шарахались, последний раз шел в церковь, вставал там под черный навес, священник заживо читал ему отходную, исповедовал его и причащал, передавал ему, сопровождая это молитвами, черное одеяние прокаженного, рукавицы, которые тот должен был тут же натянуть, посох, кружку, суму для хлеба. Под похоронное пение священник уводил несчастного в убежище для прокаженных. Тот, кто однажды видел эту процедуру, запоминал ее на всю жизнь. Она являлась в ночных кошмарах. Если у человека появлялась болячка, он пугался до полусмерти, даже прятался от соседей и близких, опасаясь возбудить страшное подозрение. В том, как Дюрер изобразил Иова на гноище, отразился ужас перед проказой.

Из — за скученности и тесноты жители города, особенно дети, хворали опасными затяжными болезнями. Нюрнберг был одним из немногих городов Германии, имевших своих врачей. Но они лечили не всех. Вспоминая о том, как болели и умирали его родители, Дюрер ни одним словом не помянул, что приглашал к ним врачей. Видно, в его семье обходились домашними средствами, а ведь это была семья не бедная.