– Теперь моя песня спета, – сказал я ему. – Кто-нибудь другой, может быть, выведет еще дело на прямую. Но я уже не могу пользоваться доверием моих людей.

– Ну вот, как раз наоборот! – возразил Май-Маевский. – Теперь вы мне нужнее, чем когда-либо. Ну, а пока я пришлю вам на помощь председателя корпусного комитета.

Развязки долго ждать не пришлось.

– В соседнем доме собрались комитеты от всех частей, находящихся под вашей командой, – доложил мне Ташков после обе да. – Они просят вас для объяснений. Мы вас не пустим одного, мы с Лером пойдем вместе с вами!

– Боже сохрани! Я заварил всю эту кашу, мне одному придется ее расхлебывать.

– Ну, хотя возьмите с собой револьвер!

– К чему? Шашку я возьму, это по форме. А со своими солдатами с револьвером за пазухой я не могу разговаривать!

И Лер, и Ташков все-таки пошли вслед за мною и все время в волнении ждали развязки за дверями…

Целых восемь часов приходилось мне парировать все представляемые мне обвинения… Если мне удалось, в конце концов, выйти победителем, то этим я всецело обязан ловкости штабс-капитана, присланного мне в помощь Май-Маевским в качестве председателя корпусного комитета. Ему удалось доказать, что я должен был исполнить боевой приказ Командующего и что, нападая на меня, мои оппоненты становятся сами виновниками его нарушения и подлежат расстрелу.

В заключение оба арестованных в присутствии прочих поклялись в чистосердечии своих намерений, умоляли не вменять им в вину прошлого и просили, чтоб ради всех испытанных ими треволнений их перевели в запас гвардейской артиллерии, находившийся в Петергофе.

После всего мы крепко расцеловались к общему удовольствию всех прочих и поклялись во взаимном доверии и верности своему слову.

Нужно ли прибавлять, что в эту ночь я спал как убитый, и только когда проснулся, мог отдать себе полный отчет о происшедшем. Ташков и Лер тоже свалились с ног от усталости и беспокойства… Переволновались и все офицеры, с тревогой ожидавшие результата.

Чтоб мой рассказ не показался совершенно невероятным, прилагаю письмо, оставленное мне Миловатским[142].

– Ну, а теперь пора и мне самому позаботиться о своих делах! – думалось мне на другое утро после кошмарной ночи.

Как видно, чины и ордена не даются за подвиги, а, за редкими исключениями, выхлопатываются самими «героями».

Затерялся мой Георгиевский крест за Запаллени. Бродит по штабам и поныне представление мое за Скроду-Руду, за высоту 70,9. За спасение 1-го Гвардейского корпуса я заработал от графа Игнатьева слоеный пирожок и рюмку водки… Хватит с меня!.. Поеду-ка я сам производить себя в генералы… Достав копию с ходатайства генерала Седельникова с санкцией от армии и при горячей поддержке штаба фронта – командующим был уже генерал Огородников, в чьем корпусе я воевал на Золотой горе, – я решил смолить прямо в Питер, пока там еще функционировало нечто, похожее на военное министерство.