Я писал бы слова! Я писал бы слова!!
Писал бы слова!!! Я уже пишу! Сам, этой вот «рукой Крукенберга». Вывожу свое имя, свою фамилию, пишу большими буквами: «Живу!» Как жалко, что это металлический наконечник, а не карандаш! Оказывается, я могу изобразить на бумаге любое слово. Стоит мне только захотеть — я напишу письмо Митьке, заметку в газету, стихи. И Леночке я смогу писать…
— Я пошел, Ирина Александровна, — выбираюсь из кресла.
— Как — «пошел»? А слепок? У меня уже все готово.
— Я потом зайду, потом…
По коридору носится на своей трехколесной коляске тот же безногий инвалид. Он встречает меня дежурной шуткой:
— Садись, браток, прокачу.
Я не отвечаю. Сосредоточенно и быстро иду, волоча парализованную ногу, к двери библиотеки. Иду не задерживаясь, как будто опасаясь растерять уверенность в том, что только что стало явью. Вхожу. Леночка переставляет книги с места на место. Они стоят на столе, на барьере, на подоконнике. Вот и сейчас она снимает несколько книг со стеллажа и, не замечая меня, несет их к барьеру.
— Леночка! Я буду писать. Дай карандаш!
Она сваливает книги на стол, смотрит на меня чуть ли не испуганно и начинает искать карандаш. Заглядывает в ящики стола, перебирает бумаги, формуляры — нигде нет. Из чернильницы торчит ручка, тоненькая, красная, с пятнами чернил.
— Ладно, Леночка, не ищи, — предлагаю я. — Давай попробую ручкой и чернилами. Листок бумаги дашь?
Леночка пропускает меня к столику за барьером, куда никому из посторонних нет доступа. Сдвигает на край книги, подвигает стул, кладет передо мной чистый библиотечный формуляр. Усаживается рядом, на соседний стул.
— Я помогу вам, Слава.
Она макает перо в чернильницу, подает мне ручку так, чтобы я мог схватить ее поудобнее, придерживает пальцами с обкусанными ногтями плотный четырехугольник похожей на картон бумаги. Я начинаю писать. «Пальцы» дрожат от напряжения, перо ползет вовсе не туда, куда я стараюсь направлять его. И все-таки на белом плотном бумажном четырехугольнике формуляра появляются буквы. Пусть нестойкие, изломанные, падающие то влево, то вправо, — пусть! Все равно это буквы! Они выстраиваются в шеренги, складываются в слова:
«Дорогой профессор Ислам-заде! Спасибо за операцию. Самое страшное позади — я начал самостоятельно писать. Вы помогли мне наново начать жизнь. Слава Горелов».
«Дорогой профессор Ислам-заде!
Спасибо за операцию. Самое страшное позади — я начал самостоятельно писать. Вы помогли мне наново начать жизнь.
Слава Горелов».Я обливался потом, и никак не переставала дрожать отвыкшая от работы правая рука. Я подумал: «Нечего дрожать! Привыкай. Теперь будешь у меня трудиться».