Последние два дня приехала Марья Александровна [Шмидт] и мне немного помогла, так что мы
Прислуги не было никого, кроме крестьянского мальчика, почти идиота, который помощник кучера и приходил топить печку и ставить самовар. А иногда я и сама ставила самовар неумело и с досадой, потому что эти принципы Льва Николаевича – делать всё самому – лишали меня возможности больше помогать и переписывать ему же. Комнаты мела тоже я и пыль вытирала и насилу вычистила эти две комнаты, запущенные в мое отсутствие в высшей степени.
Обедать и ужинать ходили в благоустроенный, чистый и светлый флигель Доры и Левы. Там сначала было непривычно и чуждо, а под конец очень приятно и хорошо. Левочка-муж был со мной ласков и добр. Трогательно завязывал на больной руке и плече компрессы, благодарил за переписывание и на прощанье поцеловал даже мою руку, чего давно не делал.
Был еще тяжелый и неприятный переполох в Ясной Поляне во время моего там пребывания. Сосед, молодой негодяй Бибиков, человек пьяный, безнравственный и глупый, отрезал у нас купленную 33 года тому назад у его отца землю, на которой посадка 30-летняя; позвал землемера, поставил столбы с казенной печатью, вырыл межевые ямы и выкопал канаву. Кроме того, увез наш хворост, срубил две березы и утверждает, что земля продана не была, а его. Приезжал земский начальник, урядник, разговоры, прошения, всякие неприятности; бедный Лев Николаевич и Лева – оба очень расстроились, и потому мне особенно это было неприятно. Дело теперь налажено, но неизвестно еще, как окончится. У нас правосудие плохое.
В Москву вернулась 18-го. Пробегала утро по делам, мерила платье, вечером была в 1-м симфоническом концерте. Играли всё Мендельсона: 4-ю симфонию, потом «Сон в летнюю ночь» с хором, потом концерт со скрипачом. Но мне казалось, вяло дирижировал Сафонов.
19-го была свадьба Вани Раевского. Торжественная, грустная, но трогательная по отношению матери и сына. Оба чувствовали всю важность брака и первого как бы разрыва между ними, так как любовь сына разделилась еще на молодую жену. Ее я не поняла еще. Худенькая, болезненная, с робкой улыбкой. Довольно было скучно; очень я приняла к сердцу взволнованное состояние Елены Павловны. Она не могла не вспомнить покойного мужа при таком значительном событии, и мы поговорили об этом и даже плакали. Давно не наряжалась я так, как вчера, и старое тщеславное чувство моей внешности на минуту меня захватило, но слабо.
Сергей Иванович упал, повредил ногу и лежит несколько дней. Не вытерпела, забежала к нему на минутку и сама испугалась, мне Анна Ивановна Маслова в симфоническом концерте сказала: «Зайдите непременно к Сергею Ивановичу, он очень вам будет рад». Рад ли действительно? А может быть, совсем обратное. У него сидел Маклаков, и они играли в шахматы; Сергей Иванович был бледен, жалок, как наказанный ребенок. Жаловался, что даже не работается от отсутствия движения и воздуха.