Это было в год смерти моего любимого маленького сына Ванечки, умершего 23 февраля 1895 года. Ему было семь лет, и смерть его была самым большим горем в моей жизни. Всей душой я прильнула к Льву Николаевичу, в нем искала утешения, смысла жизни. Я служила, писала ему, и раз, когда он уехал в Тулу и я нашла его комнату плохо убранной, я стала наводить в ней чистоту и порядок.
Дальнейшее объяснит всё… Сколько слез я пролила, когда я писала это письмо!
Вот оно; я нашла его сегодня, 10 августа, в моих бумагах. Это черновое.
«12 октября 1895 года.
Все эти дни ходила с камнем на сердце, но не решалась говорить с тобой, боясь и тебя расстроить, и себя довести до того состояния, в котором была в Москве до смерти Ванечки. Но я не могу (в последний раз… постараюсь, чтоб это было в последний) не сказать тебе того, что заставляет меня так сильно страдать.
Зачем ты в дневниках своих всегда, упоминая мое имя, относишься ко мне так злобно? Зачем ты хочешь, чтоб все будущие поколения поносили имя мое как
После смерти Ванечки… – вспомни его слова: “Папа, никогда не обижай мою маму”, – ты обещал мне вычеркнуть эти злые слова из дневников своих. Но ты этого не сделал; напротив. Или ты боишься, что слава твоя посмертная будет меньше, если ты не выставишь меня мучительницей, а себя мучеником?
Прости меня; если я сделала эту подлость и прочла твои дневники, то меня на это натолкнула случайность. Я убирала твою комнату, обметала паутину из-под твоего письменного стола, откуда и упал ключ. Соблазн заглянуть в твою душу был так велик, что я это и сделала. И вот я натолкнулась на слова (приблизительно; я слишком была взволнована, чтоб помнить подробно): “Приехала С. из Москвы. Вторглась в разговор. Выставила себя. Она стала еще легкомысленнее после смерти Ванечки. Надо нести
Когда нас не будет, это